— Так я у тебя кого просила? Я учительницу просила! Она девка тихая, образованная. Она б мне письма под диктовку писала. А ты взял да отвел ее к Лушихе. А у Лушихи ее и положить негде. У Лушихи в избе черт голову сломит. Я надысь зашла, а у нее середь пола чугун ведерный с картохой. Я говорю…
— И эта не хуже, — не дослушал Еремеев, — эта будет письма писать — диктуй только успевай. Принимай, разве я плохого человека могу тебе привести.
— Ты все можешь, — покивала головой бабка, — ты в прошлый раз…
— А мы тебе дров привезем в первую очередь, — обещал Еремеев. — Как по заморозку снег пойдет — так тебе. И распилить поможем.
Дрова доконали бабку.
С дровами, по мнению бабки, бригадир обычно хитрил. Всем привезут давным — давно, а она все ходит, кланяется. То трактор занят, то мужиков не соберешь — в работе. По талому снегу и привозят.
— Смотри, — сказала она, открывая воротца. — На дровах объегорить — лучше не подступайся.
Но Еремеев уже уходил по переулку.
В сумерках к бабке зашли по делам две соседки. Бабка загоняла в ограду гусей.
— У тебя поселились эти? — поинтересовались соседки.
— У меня, — бабка с хворостиной в руке подошла к воротцам. — Куда ж еще? Сам Ерема привел, уж то просил, то просил. Я, говорит, тебе, Лукьяновна, дров в первую очередь. И распилим — расколем, и…
— Кормила их?
— Как же… Супу дала, хлеба. Парнишке кусок сахару. Уж она так хлебала, так хлебала, аж ложкой по дну скребла.
— Изголодались.
— Обещал им Ерема продукты из кладовой отпускать попервости, да не знаю, как они зиму протянут.
— Ты пойди глянь, что делает она.
Бабка со стороны огорода подкралась к окну, пригнувшись, заглянула в нижний глазок. Вернулась скоро.
— Лежит, курит.
— Вот оно что, — крутили головами бабы. — Курит. Как мужик.
— Подошли, я как глянула на нее — батюшки мои! До того страшна, до того страшна, я таких не видала еще. Глаз черный, порченый… Как повела на меня, я аж присела. А парнишка пригожий.
— Не ее, поди.
— Ну — у, глазищи такие же, так и лупает ими.
— Ты пойди погляди, что делает.
Бабка, пригнувшись от ворот, пошла снова. Вернулась.
— Встала.
— А что делать начала?
— Закуривает.
— О — ох! — обмерли бабы. — Спалит она тебя, Лукьяновна. Приняла на свою беду. Откажись, пока не поздно. Отлежится, а потом начнет по деревне шастать, выпивку сшибать.
— А что ж.
Потолковав, бабы разошлись.
Наутро бабка кинулась в контору.
— Ку — урит! — с порога закричала она Еремееву. — Ч го ж ты, дьявол однорукий, обманом меня взял! У меня старик не курил, а она коптит в потолок. А кто белить станет?
