Смолили вдвоем с Тимохом, но заправлял тут Тимох. Игнат же был при нем за подручного, и эта роль нравилась ему. Он следил, чтобы были кули под рукой, чтобы не погас огонь, иначе Тимоху пришлось бы заново разжигать солому, а когда прошлись по первому разу, сняли щетину и кабан весь почернел, — чтобы была наготове горячая вода, смыть тушу, и ножи — скоблить.
— Вопщетки, хорошо осмолить кабана тоже надо уметь, — похвалил соседа Игнат. Он и сам мог смолить и делал это не однажды, однако у него не всегда хватало терпения, как у Тимоха, который, зажав в одной руке пучок соломы, а в другой нож, пядь за пядью обходит, казалось, уже выскобленную до соломенной желтизны тушу.
— А что тут уметь, — понуро ответил Тимох. Он всегда был угрюм, и даже живая работа возле кабана не поправила его настроения. — Надо только терпенье иметь. И жаром смалить, а не пламенем. Жар смягчает шкурку, а пламя сушит.
Часам к одиннадцати осмоленный, выскобленный и вымытый кабан лежал ногами вверх на широкой лавке. Разбирали тоже на дворе, но разбирал уже сам хозяин, этого он никому не доверял. Теперь Тимох был у него в подручных — подхватывал и бросал в большие ночевки куски мяса, сдор, относил в сенцы стёгна, сало.
Уже сидя за столом, выпив две или три стопки горелки, развязавшей язык, Тимох неожиданно поинтересовался:
— Ты слыхал — опять хлопцы объявились?
— Вопщетки, ты о ком? — переспросил Игнат.
— Бытта не понимаешь о ком, — скривил поросшие редкой щетиной губы Тимох. — Все о них же, о бандитах. В Дулебах у одной вдовы — хотя что одной, ты должен знать, Аркади Воронова, он из лагеря не вернулся, — у нее кабана забрали.
— Его-то я знал. Когда-то на облаву вместе выезжали, — ответил Игнат.
— Поговаривают, что с ними вроде Стась Мостовский.
— Стась? А его не взяли там, у Гилынки?
— Шайку взяли, а он и еще двое ушли.
— Живучий, как вьюн, отовсюду выскользнет. А интересно было бы поглядеть на него теперь. И потолковать. Что б он сказал? — Игнат не был пьян, и слова его были не от хмеля.
— Это ты сурьезно? — не поверил Тимох.
— А почему ты думаешь, что несурьезно? Нехай бы рассказал, что думал тогда и что думает сегодня.
— Все, что мог, он уже сказал. А я вот что думаю: раз так, то он может объявиться и тут. — Тимох кинул взгляд на стену, где у Игната висело ружье.
— Почему ж не может. Может, — ответил Игнат. — Что ни говори, роди́на.
А вечером он снял ружье со стены, смазал, прочистил стволы, выбрал из патронташа два патрона с пулями, загнал в патронник. Ружье и патронташ повесил на прежнее место, на стену.
