— Почему расстреляли? Допросили бы… Хоть бы знали, что они замышляют. И вообще… Люди мы или не люди? На своей земле мы или так, все еще в батраках ходим?
— На земле-то на своей… Но сила не в нашу сторону… Как я понимаю, Хведор, дома нам оставаться нельзя. Нам всем, а тебе, вопщетки, в особенности. Ты коммунист, председатель. И Лександре тоже. Надо приховаться, и дайжа сегодня.
В тот вечер никто из мужчин не знал, что, когда Лександра Шалай грозился в сенцах у Мостовских, Стась находился рядом. Он заметил в окно, что Вержбалович с Шалаем свернули к ним во двор, выскочил в сенцы, и старуха перевернула на него дубовую бочку, в которой ставили капусту на зиму и которую она вымыла только вчера…
— Не надо паниковать, — хмуро ответил Хведор и вдруг вскинул голову, сверкнул глазами: — Как кроты по норам. А?
— Вопщетки, по норам. Не кроты, но по норам. А разве не об этом и Лапа говорил? Пока что не выторкаться, переждать. Когда сечет пулемет, а ты лежишь на ровном, не высовывай головы, как косой срежет. Я это хорошо знаю. Надо выждать свой час, свой момент.
— Что ты мне про пулемет, будто я сам не вижу, — вспылил Хведор. Немного помолчал и уже более спокойно: — А укрыться надо. Надо. Где я тебя, если что, найду?
— У Грипины, Марининой сестры. Пойду косить сено… — Игнат кисло усмехнулся.
Расходиться обоим не хотелось. Стояла парная ночь. Понизу, над ставком, стелился белый туман. На болоте однообразно, без устали, точно заведенный, тянул свою скрипучую песню дергач. Песня его разносилась окрест, и было в ней что-то тревожное, словно предупреждение. Мужчины некоторое время молча слушали, потом Хведор грустно заметил:
— Сколько их тут, на наших болотах, а кажется, сегодня слышу впервые.
— Вопщетки, сегодня и голос у него какой-то не свой.
— Ага, идет и кричит… Будто не может без крику…
Хведор протянул Игнату руку:
— До завтра.
— До завтра. Хотя, вопщетки, может, завтра и не увидимся.
Они крепко пожали друг другу руки и разошлись. И потом, идя по гати через ольшаник, и на мосту, и уже в поселке Игнат слышал монотонный скрипучий голос. И больно было слушать его, и хотелось слышать.
Назавтра Игнат встал еще затемно. Принес из хлева завернутый в промасленный брезент наган, проверил его при лампе. Прикидывал: брать или не брать с собой? Завернул снова, направился в конец соток, где стояла старая осина, сунул в дупло — оно было выше головы, — присыпал трухой. Отсюда взять он всегда найдет способ. Когда возвращался в хату, почудилось: где-то протарахтела телега — то ли на мосту, то ли еще где. Долго вслушивался, однако ничего похожего больше не уловил, лишь на дворе у хлева вздохнула корова да заголосил на том конце петух.
