— Не спится?
— Стрельба не дает. Может, поговорить с ними, чтоб сдались?
— Я уже говорил. Пустое. Хотя… — лейтенант махнул рукой. — Говори.
Игнат вошел во двор, укрылся за углом хаты, подал голос:
— Стась, это я, вопщетки, и послухай, что я имею тебе сказать…
В ответ ему была ночная тишина. Но Игнат продолжал говорить дальше. Даже не говорил, а кричал, чтоб услышали в хате.
— Всему есть свой конец, и он всегда приходит, нравится нам это или нет. И если у тебя остался элемент разума, ты перестанешь щепать хату и признаешься: «Хлопцы, я сдаюсь». На том свете навряд ли кто наберется терпения говорить с тобой так честно, как тут, хоть ты и отрекся от своих, пошел к немцам, служил им, драпал с ними и опять вернулся, чтоб туляться по лесам. Если взять голову в руки, то кому ты, вопщетки, теперь нужен? Никому и нигде. После того как ты продал немцам Хведора и Лександру, я искал тебя, я знал, что встретимся, и, видишь, так оно и вышло. — Игнат перевел дух, и тут послышалась автоматная очередь, из двери полетели щепки.
— Что ты играешься с автоматом, как дитя? Или так уже одичал, что ничего не жалко? Твоему ж дядьке в этой хате жить. Когда-то ты хотел, чтобы люди думали, что ты смелый, а теперь, кроме как через автомат, и слова сказать не можешь. Я это, вопщетки, к тому, чтоб ты знал: война на злости держится, и ты напрасно хочешь распалить ее во всех за то, что сам загнал себя в такой тупик, когда надо или поднять руки вверх, или сделать что другое смелое. Лейтенант Галабурдов обещает вам жизнь и справедливый суд, и вы знаете, что добровольная сдача дает больше права на помилование, чем пустая стрельба. И думать об этом вам осталось немного: коли хлопцы начали кого выкуривать, то уж выкурят.
Игнат умолк, и тогда послышался хриплый голос Стася:
— Ну вот что, агитатор, поговорил и заткнись. Ты знаешь свое, у меня — свое. Вижу, зря я когда-то пожалел тебя.
— Вопщетки, ты и взаправду хотел убить меня?
Молчание, потом ответ:
— Надо было.
— Хотел бы я знать: а за что?
— За все…
— Все — это ничто. Всего разом не бывает…
— Слишком большие мудрецы вы были… И очень хотелось вам постричь всех под свой гребень…
— Дак ты нашел свой гребень, немецкий… И стриг, сколько мог, а не думал, что он кругом железный.
— Вы всегда хотели задавить меня, притоптать.
— А это, вопщетки, неправда. Ты это знаешь… Оно и теперь никому не нужно это…
— Тогда что вам надо?
— Чтоб ты перестал стрелять. Своими выстрелами ты взорвал все село… Ты не думаешь даже о том, что где-то не спит твоя мати, слушает, как тебе тут весело…
