— Я воспитанница интерната, сегодня у меня день рождения. Мои родители должны были встретить меня здесь и купить сладостей. Но…
Она театрально прикусила губу.
— Но они не пришли… А мне так мечталось, что я попробую нежного эклера с заварным кремом…
Мужчина уставился на нее с совершенно тупым выражением, брови его поползли на лоб:
— Девочка, как не стыдно попрошайничать? Иди назад в интернат!
— Неужели вы совсем обеднеете, если купите ребенку немного эклера? — Лера даже возмутилась.
Он нагнулся к ней, стремясь говорить потише, потому что люди в магазине все как один повернулись к девочке, и он явно не горел желанием привлекать к себе внимание. На лице отобразилась ханжеская строгость, но только он открыл рот, бабуля, что стояла впереди него, взволнованно спросила:
— Ты хочешь эклера, деточка? Сколько, милая? — и полезла трясущимися руками в свой старенький кошелек.
Не успела Лера что-либо ответить, как к ней обратилась еще одна женщина, явно жена военного, определила она по ее негнущейся прямой спине, строгому, но элегантному костюму из шикарного твида, высоко поднятой голове и по лицу, преисполненному высочайшего достоинства. Никаких эмоций, когда она сказала:
— Давай я тоже что-то куплю, выбирай.
— А эти чудные «каштаны» ты пробовала? — отозвался кто-то из дальнего угла магазина.
— А трубочки? Может, хочешь козинак, рахат лукума или пряников в глазури?
Лера только удивленно кивала, чувствуя, как во рту образуется слюна.
Продавщица, которая сначала намеревалась завернуть ее пирожные в бумажный пакетик, все же передумала и взяла небольшую коробку. Все взгляды добрых людей в магазине были обращены на нее, на то, как аккуратно она складывает сладости для бедной девочки. Негоже было оплошать под этим пристальным надзором, и, поколебавшись самую малость, продавщица добавила в коробочку еще и несколько конфет от себя. Вторая продавщица сыпнула ирисок.
Какое благородство! Какая святость! Казалось, даже запах в магазине стал слаще и ароматнее от сердечности этих граждан.
Лера с трудом сдерживала себя, чтобы не расхохотаться во весь голос, чувствуя, что почти уже не способна владеть своим лицом и вот-вот ее перекосит. Она низко пригнула голову, что больше походило на стыд и смущение, и с силой сжала губы, чтобы сквозь них не прорвалось ни звука.
Мужчина стоял с ошарашенным видом.
— Вы хотите, чтобы она одна все это съела и заболела? — спросил он в конце концов. На него мгновенно зашикали, стремясь пристыдить такую явную бесчувственность, так удачно подчеркивающую при этом их собственную щедрость.
