– Ну, ты же разумный мыш... экспериментальный... говоришь вон очень хорошо... – начала я издалека, но Вепрь догадался, к чему я веду, и обиделся. Клянусь, у него даже кончик мордочки покраснел.
– Да ты что! – запищал он возмущенно. – Ты что, думаешь, что я под магическим интеллектом?
– Ну... – я неопределенно рукой махнула и повторила свой аргумент:
– Ты же экспериментальный...
– Да на мне философский камень испытывали!!! А говорить я уже сам научился, потом... Не научишься тут, за столько-то лет...
Схватил в зубы кусок колбасы и к себе на галерку полез. Обиделся.
– Капец, – прошептала Аврора. – Сколько ж ему лет?
– Меня больше волнует, – призналась я, – что сделать, чтобы этот кладезь полезной информации не сбежал от нас к тем же химикам...
Могила понимающе кивнула, и мы до глубокой ночи задабривали свое тайное домашнее животное и уговаривали его не обижаться на глупых наивных девочек.
А утром был первый учебный день.
***
Разбудил меня стук в дверь.
– Открой! – крикнула я Авроре из-под подушки, но мне никто не ответил.
Сползла с кровати и заглянула на второй этаж. Соседки не было. А в дверь все барабанили и барабанили.
– Да что ж такое...
Я и по жизни-то не очень дружелюбная, а с утра – так вообще смерть! Кто вообще придумал выражение "С добрым утром!"? Как показывает практика, утро добрым не бывает. Даже если оно начинается в полдень – а отражающиеся в треснутом зеркале стрелки и циферблат бодро сообщают мне о том, что до полудня еще почти пять часов. Бреду на стук и строю планы по умерщвлению барабанщика.
На пороге стоял вчерашний даритель кресла-качалки.
– Что надо?
Я попыталась захлопнуть дверь перед недовольным носом, но ноги у парня оказались быстрее моих рук. Поэтому весь удар пришелся на вставленную в дверной проем ступню.
– Ч-ч-черт!
– А нечего!
– Слушай, имей совесть! – прошипел мой ранний гость и плечом на дверь навалился.
– Какая совесть в семь утра? – взбунтовалась я совершенно искренне и двумя ногами в пол уперлась, пытаясь в эту самую дверь его не впустить.
– У вас и в семь вечера совести не было, насколько я помню, – он все-таки просочился в нашу комнату и решительно шагнул в сторону уже полюбившегося и родного кресла.
А мне опять так обидно стало.
– Ну и пожалуйста! – руки на груди скрестила и отвернулась. – Можешь подавиться!
И замолчали. Я на него не смотрю – ну, просто сердце не переживет вида выносимой из комнаты мебели, – и что он там за моей спиной делает, не знаю.
