– Принцесса!
О, нет!!! Только не это! Кошусь в сторону своего директора и извиняющуюся рожицу корчу.
– Ты представляешь, что было с папой, когда он узнал, что ты сбежала?
– Ругался?
– Да ему плохо стало! – заорал Александр. Громко так заорал, даже стекла в окнах звякнули ненавязчиво. – Хорошо мама дома была, смогла вытащить...
Понуро ковыряю правой ногой угол директорского ковра.
– А мама? Ты думала о маме?
Вот мне интересно, почему никто не спросит, что я думала о себе?
– Ты знаешь, что случилось с мамой, когда она узнала, КУДА ты поступила, – молчу, как рыба, а начальство мое кашляет недовольно, в смысле, не мое начальство, а руководство школы, конечно.
Александр на постороннее покашливание внимания не обращает и продолжает:
– Как ты думаешь, мама будет говорить своим подругам, где учится ее единственная дочь? Что она скажет при дворе?
По-прежнему молчу и лишь плечами пожимаю.
– Она неделю не выходит из спальни...
Тут снова кашляет директор. Не иначе простыл, не молодой уже. Вон виски целиком седые.
– Короче, маленькая, иди за вещами, мы возвращаемся домой!
А я все еще молчу и смотрю на него затравленно. Александр, он такой. Он же схватит меня сейчас за шиворот и утащит силой. И все. Прощай, свобода, жизнь и гордость. Здравствуй, Шамаханская царица...
– Боюсь, дорогой друг, вы плохо слушали меня, когда я вам зачитывал устав нашей школы, – неожиданно проговорил директор и пальцами так грозно по столу пробарабанил.
– Прошу меня простить, Вельзевул Аззариэлевич, но я вообще не слушал, – отмахнулся Александр. – Единственное, о чем я мог думать в тот момент – это моя сестра.
– Я так и понял, – Вельзевул Аззариэлевич кивнул, – только это вас и извиняет. Поэтому повторяю один из основных пунктов нашей конституции: "Мы не выдаем своих".
Александр посмотрел на директора так... вот если бы он на меня так посмотрел, я бы сразу молча встала, прошла бы через весь кабинет и встала в угол, а директор только плечом дернул. Силен мужик!
– И это должно меня волновать?
– Если ваша сестра не хочет оставлять нашу школу, – и взгляд в меня вопросительный бросил, а я только закивала истово, – то, боюсь, вы не можете ее забрать.
– Вы серьезно?
– Более чем.
И тут я с ужасом наблюдаю за тем, как темнеет лицо моего самого старшего брата, как наливаются кровью глаза, теряя свою зелень, как руки сжимаются в кулаки, а плечи, наоборот, становятся шире и запоздало вспоминаю, что популярен Волчок-юниор не только из-за внешности выразительной, а в первую очередь, из-за своих гладиаторских подвигов.
