- Эй, Сопелки, идите глядеть, как эвакуашка червяков жрет! - позвал Сахан.
Катившаяся по асфальту монета брызнула золотом и погасла, очередь за хлебом распалась, и Сопелки сгрудились вокруг костра. Были они конопаты, рыжи и столь неотличимы друг от друга, что число их оставалось неизвестным всем, кроме матери, которую оно приводило в отчаяние.
Червяка жарили на осколке толстого стекла, придерживая ржавой железкой. Было тихо, червяк дергался, а потом затих, сморщился, и стекло под ним потемнело.
- Готов! - объявил Сахан.
Болонка смотрел на червяка и усиленно моргал. Глаза его заволакивало слезами, и червяки в них множились.
- Слабо? - спросил любознательный Сопелка. Болонка капнул на червяка слезой, и тот зашипел.
- Давай пополам, - предложил Авдейка и быстро откусил хрустнувшую половину. Червяк напоминал пережаренную свиную шкварку.
Убедившись, что Авдейка жив. Болонка внимательно прожевал оставшееся от червяка и повеселел.
- Я же говорил - ничего особенного, - заметил он. - В Сибири все едят, их там много. Давай еще, сколько есть.
Сопелки разбежались копать червяков, а Сахан поддерживал огонь. Болонка жевал.
- А что, Сопелки, помажем на вашу битку, что эвакуашка десяти не осилит? предложил Сахан.
- На эту? - спросил Сопелка-игрок.
Он вынул из кармана сточенную монету, плеснувшую солнечным жаром, подышал на нее и сунул обратно.
- Не можем,- ответил он. - Заграничная монета, такой не достать.
- Какая заграничная, когда там русские цифры стояли, - возразил любознательный Сопелка. - Один, десять, два, три - я помню.
Сахан усмехнулся.
- Наша или чужая, а мы ею хлеб у лесгафтовских выигрываем. И ставить не будем.
- Тогда по трояку скиньтесь. Вас тут теперь... - Сахан с некоторым затруднением пересчитал Сопелок, - семеро. Итого двадцать один набегает, очко. Съест - тут же отстегиваю, тепленькими. Идет?
- Денег нету. Тебе же и проиграли, - мрачно ответил Сопелка-игрок. - В долг если...
Сахан согласился, и Авдейка разбил руки. Болонка сосредоточенно жевал. Сахан глядел ему в рот и считал червяков, а Сопелки держались за черенок лопаты и не дышали.
Музыка, доносившаяся из растворенного окна, наполняла двор движением волнообразной стихии, из которой выделилась почти нестерпимая в своей хрупкости волна, вздымавшаяся над потревоженным пространством и рухнувшая наконец. Авдейка вздрогнул и огляделся. Бледные языки пламени тонули в солнечном свете, и костер угадывался только по нитям дыма над корчащимися червяками.
