Избранное | страница 22



Осматриваясь в поисках больного, от которого не пахнет смертью, на скамье у стены я увидел прекрасную женщину, напоминавшую о жизни больше, чем это могло показаться пристойным.

Странно, должно быть, что я говорю об этом, но в самом деле это было так: мне стало неловко. Причин было достаточно. Я готовился к встрече с отходящим стариком, меня одолевали мрачные думы, а встретился с его дочерью (прежде я никогда не видел ее, но не сомневался, что это она!). Я не опытен в общении с женщинами, особенно с женщинами такой красоты и такого возраста. Ей под тридцать, думалось мне. Молодые девушки не знают жизни и верят словам и собственному воображению. Старухи боятся смерти и, умиленно вздыхая, слушают рассказы о рае. И только зрелые женщины знают подлинную ценность того, что они приобретают и что теряют; у них всегда и во всем есть свои резоны, которые могут показаться странными, но которые редко можно назвать наивными. Они смотрят свободно, и их смелый взор неприятно пронзает даже тогда, когда они опускают глаза, прикрывают их ресницами. И пожалуй, неприятнее всего сознавать, что они знают больше, чем показывают, и что они мерят нас своими необычными мерками, почти недоступными нам. Неподдельное любопытство, которое они излучают, несмотря на все старания его скрыть, защищено их неприкосновенностью, если это входит в их планы. Нас перед ними не защищает ничто. Они убеждены в своей силе, которой не пользуются, держа ее, подобно сабле, в ножнах, но рука их все время покоится на рукояти; и они видят в нас могучих рабов или презренные создания, беспричинно гордящиеся своей бесполезной мощью. Эта безумная самоуверенность настолько убедительна, что производит впечатление даже тогда, когда мы презираем ее. В человека вселяется страх, как бы он ни верил в какие-то неведомые возможности, в какие-то чары, в какие-то сатанинские тайны.

Эта женщина обладала и какой-то особенной силой, накопленной многими поколениями ее древнего рода. Ее манеры и движения, уверенные, властные (так она указала мне сесть), что-то смягчало и сглаживало: то ли давняя привычка, то ли теплый блеск подведенных сурьмою глаз в прорезях яшмака, то ли рука, изогнутая, как лебединая шея, которой она придерживала край тонкой ткани, то ли просто удивительная прелесть, силой какого-то волшебства излучаемая ею.

Порождение сатаны, тосковал во мне мужчина и проклинал дервиш, оба изумленные.

Комната погружалась в темноту, белели лишь вуаль и рука женщины. Мы сидели почти в противоположных концах комнаты, между нами лежали пустота недостаточного пространства и мучительное ожидание.