Быстрый приход Шарля притупляет боль, она берет его за руку и разговаривает с ним с такой нежностью, что Шарль тает. Иногда нестерпимая душевная усталость отпускает. Однако, как только он уходит, Элизабет снова впадает в транс, боль отзывается во всем теле, в мышцах, в животе (ее постоянно тошнит), в голове, да так, что она почти перестает видеть. Напрягаясь, тужась, Элизабет старается и телом, и душой вытряхнуть из себя ненавистный образ, образ укоренившегося в ней зла, которое она не желает признавать своим.
Бес гордыни, именно он владеет Элизабет, он так ловко проник в нее, так умело соединился с ее добродетелями, что в простодушии своем Элизабет путает его голос с голосом Бога. Страх, преследующий Элизабет с детства, перед всем, что идет извне, как перед зародышами болезней, так и перед опасностями греха, заставляет ее замкнуться в себе, внушает, что у нее свой путь, проклятый или благоприятный, но, во всяком случае, особенный, отдельный. Она отмежевывалась от потворства злу, которое каждый из нас в какой-то степени в себе допускает, однако, отказываясь от греха, отказываются и от прощения его, не признавая Господней любви. Принеся жертву, Элизабет отвергла не только свою заслугу, но и самый плод. Отказываясь от Господней любви, она почитала себя смиренной: глубина заблуждения налицо.
Но давали о себе знать призраки и чудища: всею тяжестью давило на сознание Элизабет воскресшее детство. Ей припоминался вечер, когда она заметила, как в полумраке в ее комнату скользнула тень, с громко бьющимся сердцем, крадучись, Элизабет пошла следом и вдруг столкнулась с матерью, выходившей в коридор с «Подражанием Иисусу Христу» в руках, которое она подменила книгой фривольного содержания. На какое-то мгновение они застыли друг перед другом. Материнское лицо выражало вызов и дышало неистовой злобой; из целомудрия, из сохранившегося пока уважения к матери Элизабет опустила глаза. Она вернулась в свою комнату, села в темноте на кровать, она не молилась. Сидя в одиночестве, в безмолвии, в кромешной тьме, Элизабет не могла даже думать. Со стороны казалось, что ее живое пристальное внимание сосредоточено на Боге, на самом же деле она в упор созерцала зло с отчаянием и отрешенностью, которые не ставила себе в вину. Зло, ясно читаемое на упрямом, неожиданно засветившемся каким-то черным светом лице матери, это зло породила любовь.
С тех пор любовь у Элизабет связывалась со злом, а могла ли она допустить в себе зло? Святая, приняв любовь, могла бы добровольно ею пожертвовать. Элизабет, отвергнув любовь, оказывалась в ее власти.
