— Молчите, — вырывается у нее почти грубо. Однако он продолжает с неменьшим напором:
— Почему? Или вы боитесь, что я начну вас упрекать?
— Вы не имеете права…
Ей приходится сделать над собой значительное усилие, чтобы заговорить. Она готова утонуть, исчезнуть, зачем же насильно притягивать ее к поверхности вещей?
— А ваш отказ меня принимать? И этот бессмысленный обет?
Без кровинки в лице Элизабет подошла к нему:
— Шарль!
Он обнял ее. И вокруг них воцарилась тишина. Наконец пропасть, наконец чудесное небытие, где она отринет слишком тягостное бремя, избавится от распаленного тела, от изводившего ее рассудка, передоверит их другому, пусть Шарль взвалит на себя ее ношу! Она устала без конца тащить этот груз, без конца подавлять душевные порывы, устала от бесплодного вымученного благочестия. Сколько раз она мечтала принадлежать целиком Богу и на него переложить этот крест! Послушание и безмолвие монастыря привлекали Элизабет возможностью отказаться от себя самой. Но в монастырь она не попала. Тогда все равно кто, Шарль, любовник, палач, избавитель возымеет над ней власть, убьет ее — и придет желанное освобождение. Никакой больше борьбы, никакого недоверия. Все будет разом утрачено. Опасная любовь преодолена ее же избытком. Поругана ее же триумфом. Такова Божья воля. Почему Бог не принял ее? Отказал в помощи, обрекая на позор, предавая греху? Собственный бунт угнетает, подавляет Элизабет, она отшвыривает его, как уродливую химеру, пригревшуюся на ее груди.
— Я больше не могу, — вымолвила она тихо, еле слышно, но все-таки вымолвила и села на кровать, закрыв глаза, прижавшись лбом к Шарлю; пусть все совершится, пусть он ее побыстрее освободит.
Они уже почти лежат, глаза у Элизабет по-прежнему закрыты. Все или почти все женщины в таких случаях закрывают глаза. Что же беспокоит Шарля?
— Посмотри на меня, Эли?
Она стонет и еще теснее прижимается к Шарлю. Однако глаза по-прежнему закрыты. Ну и что с того? Должно быть, стыдливость, последнее убежище… Какой мужчина станет обращать на это внимание, когда женщина предает ему свое тело? Однако Шарль не в состоянии совладать с глухой злобой, с потребностью, превышающей потребность плоти. Он хочет видеть глаза Элизабет, хочет ее безоговорочного согласия.
— Элизабет! Посмотри на меня!
Она медленно подняла лицо, наполовину скрытое под растрепанными волосами. Челюсти сжаты, губы посинели, глаза горят, взор неподвижен. Элизабет, вцепившаяся в Шарля, напряжена, ее тело словно одеревенело.
