— Уберите руку. Если сюда войдут…
Элизабет посмотрела на него кротким взором, в котором сквозило удивление.
— Марта… дети…
— Но все привыкли…
— Когда был жив ваш муж, это было одно, но теперь…
С жестокой радостью он видел, как в ее печальном взгляде забрезжило понимание.
— Я не хотел бы вас компрометировать.
— Кому пришло бы в голову… — слабо возразила она.
— Кому? Да любому! Или я хуже других? Разве я чудовище, старик, лакей? Или вы монахиня? Вы молоды, прекрасны, свободны. Будет вполне естественно, если люди подумают…
— Нет, — простонала Элизабет.
— И кто вам сказал, что я сам…
Он еле успел подскочить. Ей стало дурно.
Шарль потрясен, его самолюбие в высшей степени удовлетворено. Он, смирившийся с тем, что никогда не полюбит и никто не полюбит его, покорил такое гордое, чистое сердце. Никаких угрызений совести из-за нанесенной раны: разве не таково неизбежное начало любви? Только крайнее удивление, изумление. И как он раньше не догадался? Гордыня помешала ему разобраться в своих чувствах, смирение — в чувствах Элизабет. Теперь же гордыня и смирение преображаются в победное ликование. Разве минуту назад Элизабет как ни в чем не бывало не насмехалась, не шутила над семейством Бюффе, над председателем суда с их претензиями? А стоило ему сказать слово, и какая перемена, какое волнение… Пуаро словно в единое мгновение забыл, что прежде знал об Элизабет и что это волнение не только для него лестно, но и опасно. Все ему вдруг представляется простым: почему бы в самом деле ему на ней не жениться? Да, он низкого происхождения, беден, но у него завидное будущее, он еще молод, Элизабет в него верит, она ему поможет, поддержит его. Пуаро облекает свое безрассудство в разумные рамки, придумывает удобный предлог для своей любви к Элизабет, забывая, что как раз его уязвимость, несоответствие их положений и подвигли его на нежные чувства. Пуаро словно бредит наяву, но его мечты движутся в противоположном направлении, нежели у обычных возлюбленных. Жуткий восторг, охвативший его при виде побледневшей, упавшей ему на руки Элизабет, Пуаро обращает в благоразумное довольство, утоленное самолюбие, другими словами, переводит в нечто прозаическое. «Мне давно следовало бы догадаться… Как я не подумал об этом раньше… Как не заметил… Лучше жены и не придумаешь… Она согласится…»
Шарль, как всегда, заблуждается относительно своего характера, сумрачного и страстного; он склонен считать его лишь немного нелюдимым. Идеальная жена… Впрочем, он знает ее как друг и как врач, знает о ее тревогах, одиноких ночах, он помнит, как она шептала с мучительной искренностью: «Если бы вы знали, какая для меня пытка быть любимой… если бы им было известно…» Пуаро часто пасовал перед ее самоистязанием, чрезмерным умерщвлением плоти. Не понимая, он восхищался ее безграничной суровой преданностью старому нытику Дюбуа. Наконец, Пуаро догадывался о безмолвной драме у изголовья умирающего мужа, молившего Элизабет об освобождении, которое она одна могла даровать и в котором она ему отказывала. Незамысловатые воздушные замки, которые он сам строит, не могут обмануть Пуаро.
