Мишель повернулся. Мальчик сверкнул ледяными, синими, будто небо, отцовскими глазами:
«Уходи. Я хочу своего папу».
-Я твой отец, - Робеспьер откашлялся. «Мишель, ты же знаешь...»
-Ты исчадие ада, - по складам, раздельно произнес ребенок и улыбнулся - торжествующе,
победно. Молоко, зашипев, перелилось через край кастрюли. Робеспьер, подавив ругательство -
вышел в коридор.
Тео стояла, тяжело дыша, над фарфоровым тазом. Она распрямилась и велела себе: «Нельзя!
Нельзя их выгонять, Джону и Марте нужны сведения. Терпи, скоро все закончится. Теодор тут, он
позаботится о нас, - женщина повертела в руках увядшую, белую розу, что стояла в вазе:
-Каждую неделю присылает, как и обещал. Господи, шестнадцать лет этим годом, как мы друг
друга знаем. Элиза должна сегодня прийти, свежий цветок принести, и записку от него. Моя
готова, - она нажала на выступ в шкатулке для драгоценностей. В потайном отделении лежал
маленький конверт.
В дверь постучали. Она услышала недовольный голос Франсуа: «Мадемуазель Бенджаман,
простите..., Там у нас еще один гость».
Тео открыла дверь и с сожалением подумала: «Постарел он, с тех пор, как Робера убили. Бедный,
вон, голова в седине».
-Кто? - тихо спросила она. Франсуа помолчал и, сдерживаясь, ответил: «Не думал я, что у него
хватит наглости сюда явиться».
Тео зашла в гостиную и застыла у дверей - Робеспьер разговаривал с легким, изящным,
безукоризненно одетым мужчиной, с коротко остриженными, светлыми волосами.
-А! - обернулся Максимилиан. «Позволь тебе представить - гражданин Донатьен Сад, депутат
Конвента и наш хороший друг».
Она все молчала, раздув ноздри. Мужчина, склонившись над ее рукой, вкрадчиво сказал: «Давно
не виделись, мадемуазель Бенджаман».
Низкие, закопченные своды трактира нависали над простыми, длинными деревянными столами.
В полуоткрытые ставни было слышен скрип колес разъезжающихся с рынка телег, ругань возниц,
в зал задувал резкий, пронзительный северный ветер.
Двое мужчин - высокий, мощный, широкоплечий, и пониже - сидели рядом, хлебая суп из
глиняных горшков. Федор оглянулся и стянул с волос вязаную шапку. «Тут все свои, - сказал он
собеседнику, - не продадут. Так что этот указ, об иностранцах?»
Лавуазье отложил ложку и вздохнул. «Я бился до последнего. Удалось отстоять Лагранжа и еще
кое-кого. Наорал на этих крикунов в Комитете Национальной Охраны, сказал им: «Да пусть бы
