Он стоял за прилавком, отпускал товар и в это время ничего не думал постороннего, а только что положено: считать, сдачу давать, на весы смотреть. Да иначе оно и быть не могло, раз работа такая, да народу, тем более, полным-полно, на весь поселок магазин единственный. Правда, еще директор был, он иногда тоже товары отпускал, да только директор — он директор и есть, не будет же денно-нощно стоять за прилавком. Иногда ругал он Канителя Сидоровича за его нерасторопность — бывало, скажет: «Да пошевеливайся ты! Как в гробу ворочаешься». Насчет ворочания в гробу— это любимое директорское выражение: образно, конечно, выразительно, выпукло. Канитель Сидорович начинал смеяться тоненько и долго, слыша такое по своему адресу, и головой мотал, показывая, что он восхищен директорскими словами. А вообще на слова он внимания не обращал, как было сказано.
Про слова директорские он жене рассказал как-то и стал смеяться, а она махнула рукой — да ну тебя, мол, не до тебя — и ушла за водой, а он долго еще смеялся, и сын подошел к нему и стал тоже смеяться долго и от души.
Выдался самый веселый вечер — веселее, пожалуй, и не было, если не считать одного вечера, когда он со смеху покатывался, узнав, что жена грибы утром на столе искала, да так и не нашла, а он в этот день ни одного гриба в лесу не нашел. Иногда хоть один гриб да найдет, а тут ни одного.
Надо сказать, Аделаида Матвеевна все в доме делала справно, по хозяйству хлопотала ревностно, только на грибы сердилась (столько, мол, грибов каждый день!), а на самом-то деле не сердилась, а только перед соседями показывала, вроде ей грибы надоели.
Канитель Сидорович с работы прямо шел к качелям, а потом уже ел. Качели были уже готовы, но чего-то недоставало в них. А чего — он не знал, и это так ему запало в душу, хоть помирай! Он эти качели со всех сторон рассматривал, все ходил вокруг и голову все вбок клонил, — не хватало чего-то, не хватало… а чего не хватало — бог знает!
И вдруг однажды душа его озарилась непонятным доселе светом, новой радостью, — а пришла ему мысль покрасить качели в красный цвет. У него на глазах даже слезы появились от этой мысли. Представил он себе, как будут сверкать качели красным цветом среди зелени деревьев и кустов. Именно этого как раз и не хватало.
Да и вправду это было бы красиво.
Встала только проблема краски. В поселковом магазине такой краски, ясное дело, не было — кое-какая там была краска, но не та вовсе, какая ему представлялась. А представлялась ему краска яркая, такая красная, красней которой и быть не может.
