— Мой Оливье, я думал о королеве.
— Тогда почему лицо ваше печально? Королева Анна добрая и красивая женщина.
— Замолчи, ты сам не понимаешь, о чем говоришь. Ты не должен защищать ее только лишь потому, что она поет с тобой.
— Добрый король, я полагаю, что вы несправедливы. Разве она не родила вам сына? Я думаю, вы ревнуете. Ее все любят, в том числе и я.
— Ты глуп. Как можно любить женщину? Женщины болтливы, кокетливы, злы и бесстыдны. А их отвратительное тело: эти их груди, влажная и вонючая дырка, их месячные… Фу! Все это вызывает у меня отвращение. Стоит только об этом подумать, как сразу тошнит. Другое дело — тело юноши: оно крепкое и гладкое. У юноши плоская грудь, круглые ягодицы, мягкий член, становящийся твердым, как гранит, под ласками возлюбленного. В мужчине — красота!
— Я так не думаю. Как и вы, я нежно люблю мужскую красоту и мне нравится ласкать мужское тело, но я люблю и женский торс, гибкость женских членов, выпуклость живота. Вспомните королеву: вы сами говорили мне об удовольствии, которое испытали, познав ее.
— Но я очень страдал. Чтобы придать себе храбрости, я думал о тебе. Я закрывал глаза и воображал, что держу в объятиях тебя.
— Мы очень разные. Я бы широко открыл глаза, чтобы увидеть, как прекрасная Анна извивается подо мной.
— Попридержи язык! Ты забыл, что говоришь о королеве?!
Оливье, лежавший с небрежной грацией на подушках, изящным прыжком поднялся и, прижав руку к сердцу, насмешливо поклонился.
— Простите, сир, я забыл, что говорю с королем, а не с возлюбленным.
— На сей раз прощаю тебя, если только ты обещаешь не любезничать впредь с придворными девицами.
— Прекрасный король, охотно обещаю вам это, потому что я не люблю девиц. Я люблю… милых полнотелых дам, с пышным задом, полным животом и грудями.
Бархатная подушка, брошенная Генрихом в Оливье, прервала речь молодого трубадура, который, смеясь, бросил ее обратно. Последовавшая милая потасовка опрокинула обоих на подушки, где они и предались ласкам.
Лежа затем возле уснувшего Оливье, полуодетый король смотрел сквозь узкое окно на темные тучи, возвещавшие грозу. Уже много дней над Парижем стояла тяжелая духота, чуть спадавшая ночью. Даже вода в Сене была такой теплой, что она не вызывала приятных ощущений у людей, купавшихся в надежде обрести прохладу. Подавленные духотой, парижане едва таскали ноги. Немного приободрялись, лишь выпив вина с виноградников Монмартра или Аржантейля, если были деньги. Остальные дули скверное вино из виноградных выжимок. Думая, что этим утоляют жажду, люди пили много и в состоянии опьянения повсеместно задирали друг друга, дрались. Каждый день воины из охраны подбирали около дюжины трупов; каждый день монахи из богадельни выхаживали все новых раненых; каждый день палач вешал преступников. В городе царила удушливая атмосфера, в которую изредка врывался звон колоколов, раздававшийся в сероватом небе. Вдали слышались грозовые раскаты.
