Словом, заметного качественно иного стандарта, отличавшего их от шанско-чжоуской культуры, вновь образовывавшиеся племенные протогосударства жунов и ди в Чжунго с собой не приносили. И этим ситуация периода Чуньцю не сходна, скажем, с той, что была характерна для Китая тысячелетие спустя, в период Нань-бэй чао, когда вторгшиеся с севера кочевники по многим параметрам разительно отличались от китайских земледельцев, что привело к разорению и опустошению бассейна Хуанхэ и к перемещению значительной части китайцев на юг, в бассейн Янцзы.
Итак, геополитическая карта Китая в период Чуньцю была достаточно пестрой. На территории собственно Китая, в Чжунго, обитали как потомки шанско-чжоуских поселенцев, несших с собой сравнительно высокую культуру, так и многочисленные вновь прибывавшие туда с северо-запада племенные протогосударственные трибализованные коллективы из числа варварских групп жунов и ди, которые постепенно осваивались на этой территории и адаптировались к новым условиям бытия и к более высоким культурным стандартам. Не исключено, что кое-кто из этих заново складывавшихся протогосударственных образований, активно впитывавших культурные инновации, приносил с собой в Чжунго немного нового, о чем уже шла речь. В меньшей мере это относится к южной периферии бассейна Хуанхэ, где обитали племенные группы мань либо и. Однако это не означает, что влияние с северо-запада не могло огибать бассейн Хуанхэ с юга и двигаться на восток через Чу, что было весьма вероятным.
В добавление ко всему стоит заметить, что и отдаленная (особенно западная) периферия отнюдь не была мертвой пустыней. Вопреки принятым представлениям, чжоуский Китай активно общался не только с ближней варварской и полуварварской периферией, но и — по меньшей мере спорадически — с более отдаленными культурными центрами, откуда через прототохаров или протоиранцев время от времени приходили мощные потоки цивилизационных новаций, как в форме материальной (например, металлургия железа), так и — что особенно важно для понимания процесса формирования Китая — духовной. И хотя сведения о влияниях в сфере духовной очень неопределенны и подчас слабо доказуемы, они, безусловно, существовали и о себе напоминали.
***
Завершая вводную часть работы, следует сделать одно методическое предостережение. Речь о том, чтобы предупредить читателей — особенно тех, кто не является специалистом по древнему Китаю, — о несколько необычной композиции предлагаемой книги, которая способна доставить ему немало сложностей. Дело в том, что грамотные китайцы, издревле почитавшие и наизусть заучивавшие канон «Чуньцю», были с детства хорошо знакомы и с «Цзо-чжуань», с его калейдоскопом имен и событий. Переводы на западные языки, сделанные (в варианте Легга, регулярно переиздающемся) свыше столетия назад, тоже стали за эти годы доступны практически всем, интересующимся синологией. Иное дело у нас. Не очень удачный перевод Н.Монастырева много десятилетий являлся библиографической редкостью. Поэтому реалии исторических событий Чуньцю у нас мало известны. В сущности, они в данном томе впервые достаточно подробно излагаются (перевод «Цзо-чжуань» на русский — дело сложное и пока еще только ждущее энтузиаста). А коль скоро так, то неудивительно, что в форме пересказа событий в научный обиход вводится немало нового и однородного по характеру материала. Его нелегко усвоить, особенно сразу, с первого чтения.
