Подали локомотив. Он, видать, дохаживал свое перед ремонтом. Изношенный такой паровозик: топка зашлакованная, на трубах накипь… Да не выбирать же. А тут еще торопят: давай, давай!
Только пропали из виду станционные огни, давление начало падать. «Шлак спекается!» — кричит помощник. Еще бы не спекаться! Топку, что ли, не видел? «Топи», — говорю. Тянем помаленьку, чадим — черные клубы до небес. Несгоревший уголь выносит в трубу, швыряет в окна. В будке пылища — не продохнуть. Вдруг с визгом завертелись колеса. Я быстро перекрыл пар, буксование кончилось. Потом снова открыл регулятор, дал песок на рельсы. Медленно тронулись вперед. Думаю: дотянуть бы до перелома профиля, а там — уклон. Глянул на помощника. Он сидит на полу, дух переводит, а мой кочегар с руганью разбивает шлаковую корку. Измаялись все, пока до станции добрались и топку эту треклятую вычистили…
Поездов формировали все больше и больше — грузы для фронта. Тогда ведь в любой кузне мины делали… Приедешь на станцию и первым делом: «Сколько машин на экипировке?» Начинаешь прикидывать: да, часов шесть, а то и все десять опять, видно, придется потерять. Ходишь как медведь-шатун, нервничаешь. А потом смотришь: пошли, пошли… Научились быстро управляться. Поесть иногда забудешь, не до еды. А в рейсе вдруг — тошнота. Тут и вспомнишь: не ел!
На мгновение возникнут перед глазами полустанок, одинокая фигура дежурного и исчезнут. Ни подумать, ни пережить что-либо не успеешь. Так и дни проносились, точно знакомые пейзажи за окном паровоза. Вот и еще месяц прошел, пролетел, а вспомнить нечего — работа, работа, работа… Туда «двойник», обратно — «двойник», нередко три поездки подряд. Блинов помнит, как однажды, не выдержав напряжения, точно мальчишка разрыдался его помощник. Он стоял, прислонившись спиной к котлу, и грязные слезы текли по серому от недосыпания и усталости лицу.
Блинову сейчас трудно представить, как они могли выдерживать эту бесконечную страду.
Ремонтники сутками не выходили из депо. Их стало втрое меньше: пятьсот человек ушли на фронт. Локомотивные бригады начали брать ремонт на себя. Так к этому привыкли, что и после войны еще долго старались не отдавать машины ремонтникам: все сами, сами…
Иногда, закончив смену, кто-нибудь из слесарей поднимался в паровозную будку и уходил в рейс кочегаром. Чьи только руки не лопатили тогда уголек!
Скоро стали ездить девчонки.
Они появлялись из дальних деревень с фанерными чемоданчиками, в подростковых полуботинках и полосатых домотканых чулках. В их глазах читалось упорство и отчаянная решимость овладеть машиной, хотя некоторые видели паровоз только в кино или на листке отрывного календаря. Они проходили ускоренный курс в училище и занимали места помощников и кочегаров, ушедших на фронт.
