— У тебя, малышка, все в порядке, — заверил он, путая, однако, Натали и Люду. Имел он в виду, несомненно, блондинку, а окинул оценивающим взглядом Люду.
— Вечно у меня от работы голова болит, — сообщила блондинка, позевывая.
— Но сейчас… сейчас вроде бы нельзя сказать, что ты на работе? При исполнении служебных обязанностей, — осторожно, в форме предположения заметил Жора.
— Все равно, — томно пробормотала Натали. — Мне ресторан противопоказан. Он на меня действует. Как неблагоприятный фактор.
— Где вы работаете? — спросила Люда.
— У нее работа, связанная с большими нервными нагрузками, — заявил Жора.
— Да, — подтвердила Натали, прикрыв глаза. — Иной раз едва дотянешь — все на нервах и голова раскалывается.
— У нее, как назло, постоянно, постоянно ночные смены, — вставил опять Жора.
— Да, как назло. К концу смены хоть волком вой — анальгин, пенталгин. Не знаю… На меня все действует, все… Все — неблагоприятный фактор. Вот если напечатать в газете неблагоприятные дни, они у меня все. Все вокруг лоховое. Куда ни сунься, или явные чеченцы, или скрытые коммунисты. Порядочного клиента не видно.
Особого внимания Трескин блондинке не уделял, однако ж, судя по некоторым признакам, явственно ощущал ее присутствие: правая рука его нашла под столом глянцево-сиреневое бедро Натали и там без особой надобности задержалась — ни туда, ни сюда. Видимо, Трескин не совсем ясно понимал свои намерения.
Осторожно скосив взгляд, Жора мотнул расслабленными пальцами:
— Стан ее э-э… стан ее… — изобразил он что-то эфемерное, — стан ее подобен чему-то… бедра ее, как груда песка. Шахерезада.
Словно бы пораженный поэтическим сравнением, Трескин замер, неловко подвинулся и положил руки на стол. Натали глядела невозмутимо. Люда вопросительно, а Трескин обиженно — литературный пассаж Жоры он принял близко к сердцу. И возмутился:
— Зараза! Опять здесь! Когда он вернулся?
Все оглянулись, распахнула глаза блондинка: на эстраде на раскладном стульчике сидел Валерка и задумчиво держал флейту. Или гобой. Или это был кларнет. Что-то чрезвычайно хромированное и, очевидно, хрупкое, потому что лишенный насиженного места музыкант смотрел на инструмент с трепетом. Музыкант что-то внушал Валерке, тоскливо переминаясь с ноги на ногу. Товарищи его тоже подавали реплики, но осторожно — в оркестре, видимо, разумели, что в крайности, если не хватит столь необходимого в музыке такта и лада, Валерка не усомнится пустить в ход и кларнет. Покрытый слипшимися волосами могучий загривок его, который без признаков шеи переходил в утрамбованные плечи, вызывал невольное уважение — никто не приставал к любознательному парню с нравоучениями.
