Когда она вошла в комнату, Лопатка не сдвинулась с места. Вытянувшись на полу, она то и дело переворачивалась с живота на спину, видно искала прохлады. И почти непрерывно издавала эти отчаянные вопли, заканчивающиеся на высокой ноте. Тони наклонилась погладить ее, но кошка увернулась — не убежала, а только вся изогнулась, словно была не в силах подняться. На хозяйку она даже не взглянула: в этих страданиях не было места ни для кого и ни для чего. Тони прошла на кухню, там все было нетронутое: блюдечко с молоком, налитым до краев, две миски с рыбой и мясом — даже к поджаркам не прикоснулась. Ясное дело, кроме любовного томления у Лопатки не осталось больше никаких чувств. Вон, лежит в прихожей, опустила на передние лапы заострившуюся мордочку, за несколько дней отощала вся. Тони еще раз попыталась взять ее на руки, но Лопатка угрожающе зашипела в лицо, и из бархатных ножен на лапах появились острые кривые сабли. С царапиной на руке Тони отошла, сквозь зубы ругая себя за то, что приютила эту хищницу. А Лопатка снова едва скользнула по ней уже не прозрачными зелеными стеклышками, открыто глядевшими на мир, а свинцово-серыми стволами, притаившимися за непробиваемой амбразурой.
— Видно, никогда мне не понять ни кошек, ни кошатниц, — проговорила Тони, входя в гостиную.
Эта комната была единственной в их летней берлоге. Они обустраивали ее вдвоем, когда еще только начиналась их любовь. Джиджи эта квартира досталась от родителей, и прежде там стояли старинные буфеты и жутко неудобные канапе. Из-за нагромождения старого хлама в квартире было не повернуться, зато выручала красивая просторная терраса с видом на море. Они быстренько избавились от всего: и от мебели, и от стен. Вещи погрузили в машину и увезли в здешний женский монастырь; Тони оценила это самоотверженное решение по природе ленивого и тяжелого на подъем Джиджи. Когда ему от чего-либо приходилось избавляться, его начинали мучить ностальгические воспоминания, но на сей раз он держался молодцом, ни слова не сказал поперек и даже явился в пустое помещение, где уже снесли все внутренние перегородки, с горшком ярко-красной герани, который преподнес ей по случаю рождения их первого дома.
Уж третий год Тони проводила здесь свой отпуск, а в Генуе они жили в большом и удобном доме, оставшемся ей после развода. Там она тоже все поменяла и переставила, чтобы Джиджи не ревновал к прошлому (этот грех у него был, особенно в первое время). Но вместо того, чтоб ломать стены, она, наоборот, разгородила гостиную, и теперь у каждого был свой кабинет. Несчастливый брак научил ее тому, что нет любви без свободы, а свободы без собственного угла. Как у кошек, подумала Тони.
