Воспоминания о парижском отпуске застали его врасплох по дороге в приморский городок. Наутро Тони подставила ему губы для поцелуя, старательно накрывала на стол, но что-то в ее моторе не контачило, о чем он ей и сказал в надежде, что она выговорится, облегчит душу. (Джиджи по опыту знал, к чему приводят эти долгие молчания.) Но Тони не оценила шутку, и во взгляде ее он увидел лишь отрешенность.
Вот в то дождливое парижское утро все и началось. Она сидела на скамье, а Джиджи потянул ее за руку, пытаясь поднять; она напряглась, резко вырвала руку и выбежала в гостиную. Там у дивана стоял низкий стеклянный столик; Тони, летя к балконной двери, не заметила его и с размаху ударилась об острый угол. Не закричала, только побелела как полотно. Подбежавший Джиджи с трудом уложил ее на диван. Порез на левой ноге оказался небольшим, но глубоким. Джиджи нашел в аптечке бинт, кое-как перевязал, но уродливый лиловый шрам еще долго не проходил.
Тони как-то сразу обмякла: дала перенести себя в постель, послушно выпила болеутоляющее и заснула. Четыре часа, пока она спала, Джиджи сидел рядом, тщетно пытаясь сосредоточиться на чтении и чувствуя, как незнакомый город враждебно обступает его со всех сторон, и не было ничего на свете роднее этого неподвижного, свернувшегося калачиком существа, слишком маленького на этой двуспальной кровати.
Позже, проснувшись, она разрыдалась у него на груди и сказала, что хочет сейчас же вернуться в Италию. Он не возражал: Париж ему тоже больше не улыбался. Провели несколько часов в аэропорту, пока им нашли места. Прежде перед отлетом они всегда спешили, дергались, а в этот раз терпели, коротали время за чашкой кофе и покупали в duty-free[2] какие-то дурацкие галстуки, ненужные духи, зажигалки, залежалые сладости, скучные журналы.
В Генуе жизнь мягко вошла в привычную колею, и больше с Тони такого ни разу не повторялось. Джиджи никогда не напоминал ей о том случае и даже представить себе не мог, что когда-нибудь узнает, отчего в Париже у нее случился такой срыв и она перенеслась во времена жуткой хандры, которая некогда была ее неразлучной спутницей…
Они отужинали; прозрачный воздух за парапетом террасы слегка розовел в последних отблесках солнца, уже скрывшегося за прибрежными скалами, и обагрял небо, готовясь уступить место темноте.
Джиджи не знал, как начать, и боялся предстоящего разговора. Он поставил локти на скатерть, подпер подбородок руками. В глазах Тони вдруг проглянула та же пустота, как и в то утро в Париже. Надо решиться: это молчание длить нельзя. Не сдержав вздоха, Джиджи принялся собирать со стола посуду: быть может, в ней проснется инстинкт хозяйки. Так и получилось. Тони встала, отобрала бутылку, которую он нес на кухню, и, казалось, увидела его впервые за весь вечер, будто очнувшись от сна. Джиджи посветлел, обнял ее за талию и завел разговор как о чем-то совершенно постороннем:
