Тоска остановилась и принялась его стыдить. Тем временем остальные парни обступили своего товарища, тявкающего, словно плюгавая собачонка, и силком оттащили его. А один, уже с залысинами на висках, спросил у хозяйки, сколько они должны за разбитую посуду.
Поджидая хозяйку, Тоска села и закурила.
— Что же это делается, каждый год все хуже и хуже, так никакого терпения не хватит, — сказала она хозяйке, когда та снова появилась из дверей бара с метелкой и совком.
Вся красная от гнева, хозяйка не удостоила ее ответом, а несколько судорожно, но аккуратно собрала и сбросила в урну осколки, протерла влажной тряпкой пол, прошлась губкой по столикам, затем поставила новые пепельницы взамен разбитых. Наконец спросила Тоску, что ей подать. Лицо постепенно приобретало естественный оттенок, хотя в голосе еще чувствовалась дрожь. Уже десять лет она держит бар в этом местечке, но до сих пор все зовут ее «немкой», уважая при этом за честность и опрятность. Стаканы в баре всегда блестели, словно хрустальные. А этим распущенным парням не удавалось зажать даже самый ничтожный долг — она все держала в памяти. Матери со спокойной душой доверяли ей вести счета своих сыновей, которые оплачивали перед отъездом.
Она была тучная женщина с могучей грудью, еще более подчеркнутой высоким и жестким, словно доспехи, корсетом. Когда она возмущалась и кровь, как сейчас, приливала к лицу, то казалось, этот корсет вот-вот ее задушит. Но при всей своей вспыльчивости хозяйка умела держать себя в руках и в большинстве случаев только цедила что-то сквозь зубы на родном языке.
Она присела рядом с Тоской, тоже закурила, вздохнула. Сейчас, когда кровь отхлынула, стали заметны даже сквозь слой пудры фиолетовые круги под глазами.
— Все, ноги моей больше здесь не будет, — тихо сказала она.
Тоска всполошилась: кроме этой немки, ей здесь почти не с кем общаться осенью и весной. Грета знает все о ней и о ее кошках и никогда не насмехается. К тому же Тоске она поведала свою тайну, о которой никто больше в городке не знал: она еврейка и мечтает накопить денег, чтобы уехать в Израиль, открыть там собственное дело. Иногда, в самые жаркие часы, когда в баре не было посетителей, Тоска провожала ее до самого мола, где, спрятавшись среди скал, Грета загорала и время от времени с поразительной легкостью полоскала в море свое тучное и неповоротливое, как у кита, тело. Плавала она прекрасно; Тоска как зачарованная следила за ее изящными гибкими движениями. И вообще, многое в Грете было для нее непостижимо: к примеру, тот резкий контраст между телом и всем остальным — чувствами, мыслями, манерами. Как быстро она пришла в себя после недавней сцены; даже Тоска еще пребывала в растерянности, а она уже справилась о здоровье ее и Поппы.
