Фаенна помолчала. Но, думая, не переставала все так же отрешенно-внимательно посматривать по сторонам.
— Это палка о двух концах, — наконец сказала она. — Ты сам об этом думаешь. Ты не знаешь, в какую сторону можешь изменить равновесие, и подозреваешь, что не в лучшую.
— Поэтому ты считаешь, что я могу передумать?
— Я считаю, что мы все еще не знаем всех обстоятельств, с какими можем столкнуться. Или уже столкнулись. Очень давно, — добавила она после паузы.
Я мрачновато посмотрел на нее, потом вздохнул и перевел взгляд на деревья, на проскакивающих порой в ветвях и у самых корней мелких зверушек. И пожелал ожить иссыхающим ветвям, проснуться спящим в семенах росткам, и мне показалось, что я слышу не только шорох ветра, а мерное, нарастающее гуденье самого роста, бегущих в земле, в стволах, в жилках листьев, токов, попадающее в тон биению моей крови, движению, дыханию, току мысли и чувства. И ощутил вокруг великое тепло. А затем, прикосновение тонких пальцев Фаенны, взявшей меня за руку. Мы не сказали друг другу ни слова. Мы продолжали идти, и весь мир вокруг нас сливался во что-то живое и теплое, во что-то, что было, по сути, безграничным, могло стать, как может стать целым лесом одно только семя, когда-нибудь, если ему повезет. Это всего лишь возможно, и нельзя сказать, что этого не существует, пока это все еще возможно. А потом мы остановились. И это было так просто и ясно — посмотреть ей в глаза, осторожно, ласкающим прикосновением отстранить с теплого мрамора ее лба дымчатую прядь, и коснуться губами ее мягких губ. Но в это мгновение снова раздался лай собак. Мы оба вздрогнули и разомкнули руки. Очарование спало. Кругом шумел лес, а в ушах стучала кровь. Но это был всего лишь лес. И это была всего лишь кровь. В умирающем выцветшем мире. И впереди у нас была цель. И было не время отвлекаться. И мы не могли позволить себе того, что на миг показалось возможным. Мы — правители. Наши чувства не имеют значения, если они могут помешать нам. Мы должны оставаться только союзниками. Мы оба это знали, пусть это знание и оставляло привкус праха на губах.
Лай собак, казалось, раздавался неподалеку. Кто-то охотился в лесу. Вдали от Города. Кто мог бы быть так самоуверен и безрассуден? Кто мог бы позволить себе такое? Двое были здесь. Значит, оставался третий? Хоннор? Кто еще, кроме него? Лай приближался. Послышался и цокот копыт, и хруст ломких, осыпающихся песком и известью веток, и чьи-то голоса.
