И на следующий день, подняв штандарты, мы выехали из Камулдунума с куда более грозным видом и большей помпой, чем когда-то, не так давно, въехали в него, не говоря о том, что погода была гораздо лучше.
Блэс благословил нас по всем правилам, Бран тоже, хотя сделал это по своим правилам, Мерлин изрек на прощанье нечто воодушевляюще-загадочное, завершив словами: «О нас скажут все, что только можно сказать. Мы же можем сделать только то, что можем сделать», — и несерьезно подмигнул. А когда мы уже выехали за ворота, колдуны взобрались на стену и помахали нам оттуда. Моргана не смогла удержаться, а может быть, компания волшебников просто решила, что какой-то подобный знак совершенно необходим, и запустила в небо маленькую ракету. Все должным образом впечатлились. Ланселот, Галахад и Хорс выехали нас проводить, а Кабал бежал впереди, будто вынюхивая след и прокладывая дорогу. Конечно, как тут может быть кто-то важнее адской гончей?
У Ланселота были все шансы раскритиковать все мои предварительные планы, но ему здорово мешало присутствие Хорса, которому полагалось всеми силами пускать пыль в глаза. В конце концов, когда пыли было поднято достаточно, Галахад забрал обоих домой, не дав им как следует разгуляться и наделать лишних предположений.
— Знаешь, — сказал Олаф через некоторое время, когда мы отъехали достаточно далеко, и Камелот уже пропал из вида, — у меня странное ощущение. Как будто нас становится все меньше и меньше, а ведь тьфу-тьфу — все пока живы-здоровы… а этот мир надвигается все ближе и ближе, или мы погружаемся в него все глубже и глубже. И он становится все реальнее, а может быть и роднее. Прямо жуть какая-то. А вдруг когда-нибудь мы все просто забудем? Прошлое, наше прошлое, которого полно и в будущем — сотрется, и эта сказка просто нас проглотит?
Я пожал плечами.
— Пространство и время проглотят всех. Какая разница, где и когда это случится?
— Спасибо за оптимизм, — буркнул Олаф. — Так и знал…
— А помнишь шестнадцатый век? Мы были даже не в своих головах и шансов вернуться было еще меньше. И мы действительно все забыли — на время. Почему же сейчас должно быть хуже?
Олаф тихо вздохнул.
— Потому что… Сейчас не хуже. Сейчас все-таки реальней. Текущее время — оно действительно на нас отразится. Это так непривычно — когда чужое время по-настоящему отсчитывает твои часы и минуты. Все наши шутки — попытки избежать своего страха перед этим. А когда мы вернемся, нам, черт побери, всем придется объясняться… И боюсь, мы примерно представляем, как это может быть. А бояться — это тоже чертовски неприятно.
