Передо мной вырос десятиэтажный дом. Знак "нашего "места". а его торцевой белоснежной стене некий гигант мысли черной краской написал: "Ab ovo. ХУЙ". И все это на высоте пяти этажей. В душе я целиком соглашалась с непонятым гением, но отцы города, покинувшие своих детей сразу, как только протянулись липкие щупальца эпидемии, не вдохновились подобным дизайнерским новшеством, и автор сего творения сидел в кутузке до тех пор, пока не закуклился.
Толкнув маленькую дверцу, я нырнула в полутьму известного мне с незапамятных времен заведения.
Помещение, бывшее когда-то уютным баром, представляло собой поле брани: разбитые лампочки, перевернутые столики и стулья, правда осколки стекла поблескивали в углу аккуратной кучкой. епонятно каким образом, на стене сохранилась новогодняя мишура, придававшая общей картине особенно тоскливый вид. За целыми столиками сидели три посетителя - мужчина и две женщины, все, как один, заразные. Стойка, за которой находился бармен в бронежилете, каске и респираторе, была наполовину разломана. Бармен выразительно положил перед собой пистолет, но, узнав меня, глухо поприветствовал.
- Ждрафстфуй, Hаташа!
- Привет! Ты чего это намордник напялил?
Доподлинно известно, что зараза не передается по воздуху, через прикосновение и половым путем, она появляется даже у того, кто сидит в полном одиночестве в барокамере или замуровался под землей, и только в нашем городе. Однако перестраховщики есть везде.
- Берефоного бох берефот! - ответил бармен, коего звали Андреем; его слова терялись в недрах респиратора.
- Странно, ты еще работаешь...
- Мне хорофо платят.
- А...
Интересно, кто ему платит? По-моему, Мамона из всех богов самый живучий, его не задушит никакая эпидемия, никакая катастрофа, этот идол будет жить, словно таракан, и после падения цивилизаций.
Я села за один из выживших столиков, ничего не заказав, так как мне уж точно никто не платит, чтобы разоряться на выпивку. Дверь скрипнула, и Эдик осветил бар своей медной обесцвеченной шевелюрой. Мой бывший любовник воплощал в себе истинное спокойствие Будды; с достоинством поднес он свое грузное тело к столику, небрежно кивнув мне, протянул пухлую ладонь по нашему старому обычаю. Я подала ему руку, а он сжал пальцы так, что заставил меня вскрикнуть.
Являя собой образец настоящего джентльмена, Эдик на самом деле был садистом, не изощренным, конечно, но имел в своем репертуаре пару жестоких штучек. Может быть, таким образом он проявлял свои эмоции, в основном похороненные под толстым слоем невозмутимости. Однажды он развлекался тем, что кидал в меня дротики, до тех пор, пока я не заорала, как ненормальная, не в силах оторваться от стены, испещренной дырками. "Тебе не понравилось?" - равнодушно спросил он. Мой поток ругательств заставил покраснеть даже его самого... У Эдика в спальне стояла жуткая кровать: древняя, с металлической сеткой и железными спинками-прутьями с круглыми тяжелыми набалдашниками. Зайдя как-то в эту спальню, я увидела лежащие на тумбочке наручники и солдатский ремень, чья увесистая пряжка с ржавчиной заставила меня вздрогнуть, я сразу же хотела ретироваться, но обнаружила, что дверь заперта, а Эдик сидит напротив, бесстрастно поблескивая своими вмерзшими в глазницы кусочками льда. Тогда-то все и случилось впервые. Когда боль и экстаз одновременно наполнили меня, фонтан липкой жидкости хлынул из моего рта прямо в лицо любовнику. адо отдать должное - сначала Эдик завершил свое дело, а потом кинулся мыться. Я же лежала, словно в тумане, чувствуя себя, как приговоренный на плахе. Вернувшись в комнату, Эдик, отвязал меня от прикроватной спинки и сказал без особых эмоций: "Убирайся вон, заразная." Правда, на следующий день он позвонил с извинениями и звонил потом постоянно.
