Я ждал долго и терпеливо, но так и не дождался звука, говорившего бы, что он лег. Наконец, я решился чуточку приоткрыть фонарь — самую чуточку — на крохотную щелочку. И я приоткрыл его — вы даже представить себе не можете, как бесшумно, мягко — и единственный неясный луч, тонкий и бледный как паучья нить, вырвался из щелки наружу и упал на его грифий глаз.
Он был открыт настежь — открыт во всю ширь, и при виде его я просто осатанел. Я увидел его с совершенной ясностью — полностью, тускло голубой, окутанный жуткой оболочкой, отчего мороз пронял меня до самого мозга костей — больше я ничего не видел — ни лица старика, ни его самого, инстинктивно наведя луч точнехонько на это дьявольское место.
И в тот самый миг, я уже говорил вам, что вы путаете сумасшествие со сверхобостренностью чувств? — в тот самый миг, повторяю я, моего слуха коснулся низкий, глухой быстрый стук, словно от часов, завернутых в хлопок. И ЭТОТ звук я тоже распознал отлично. Это был стук сердца старика. И он подстегнул мое исступление, так же, как барабанный бой распаляет в солдате доблесть.
Но и тогда я стерпел и не двинулся с места. Я едва дышал. Я держал фонарь ровно. Я старался так спокойно, как только мог, удерживать луч света на его глазу. А между тем, адский барабанный бой его сердца нарастал. Он бил все быстрее и быстрее, и громче и громче с каждым мигом. Ужас старика, ДОЛЖНО БЫТЬ, перешел все границы! Стук становился громче, повторяю, громче с каждым мгновением! — вы ведь не теряете нити, верно? Я уже говорил вам, какой я нервный — ну, так оно и есть. И в тот миг, в самый мертвый час ночи, среди внушающего трепет безмолвия старинного дома, этот нечеловеческий звук пробудил во мне ничем не сдерживаемый ужас. Еще несколько минут я держался изо всех сил, оставаясь недвижным. Но стук становился все громче, громче! Я думал, его сердце лопнет! И вдруг меня охватила паническая мысль — да ведь сосед же его услышит, этот стук! Час старика пробил! С диким воплем я отворил фонарь и впрыгнул в комнату. Он один раз душераздирающе вскрикнул — один только раз. В одно мгновение я стащил его с постели на пол, и придавил сверху тяжелой кроватью. А затем ликующе улыбнулся тому, что дело наконец сделано. Но еще долгие минуты его сердце стучало тем самым «укутанным», глухим звуком. Впрочем, это уже не беспокоило меня; его уже невозможно было услышать сквозь стену. Наконец, оно перестало. Старик умер. Я вернул кровать на место и проверил труп. Он был как булыжник, мертв как булыжник. Я положил ладонь ему на сердце и держал так долгие минуты. Пульсации там не было никакой. Он был мертв как булыжник. Его глаз больше никогда меня не побеспокоит.
