Сердце Лючии сорвалось в пятки обледенелым голубем — как бывает, когда неожиданно в цветущую и плодоносящую осень приходят нежданные заморозки и не ждавшие печали птицы застывают твердым комком перьев среди апельсинов, полыхающих в снегах.
Кардинал, пятно крови на белом снегу, шелк алой сутаны, брызнувший на бледную кожу, продолжал:
— Хотите, я подарю эту книгу вам, прекрасная Лючия? Представьте себе: сто пятьдесят миниатюр! Сто пятьдесят вариантов судьбы… Кстати, как вы думаете, как будут умирать ваши братья — от пыток или от руки палача? Я бы предложил для младшего кипящее масло…
Пыточный подвал, где богом и дьяволом был Бертолло, а ангелами с мечами и чертями с раскаленными сковородками — его приспешники палачи, хорошо был известен жителям города. Кардинала ненавидели. Кардинала боялись. Кардинала проклинали. Кардинала боготворили. Не исключено, что кардинала любили больше, чем это можно было представить и чем признавались самим себе — подобно тому, как пленник любит пленившего, а раб — сильную руку господина… Этим сгустком крови и мрака, цвета которых запечатлел шелк сутаны, нельзя было не восхищаться. Он был воплощением тайны бытия, и то, что он иногда отпускал свои жертвы, добавляло Бертолло дьявольского обаяния вершителя судеб: он мог казнить, мог миловать, и никто не знал, какой стороной упадет истертая монета судьбы на этот раз…
Лючия надеялась, что на ребро.
Два брата Лючии, Чезаре и Доминико, уже испытали на себе «прелести» застенков мрачного дворца Бертолло. Муж и отец со дня на день ожидали любезного приглашения в гости к подручным кардинала. А кардиналу хотелось игры, хотелось завести сальтареллу с мышами, которые имели призрачный шанс на победу, — иначе было неинтересно. Если Лючия, лучшая из дам в городе в игре на шестидесяти четырех клетках (а также, как хвастал ее муж, еще кое в чем), победит кардинала — он отпустит на свободу ее братьев и забудет о существовании всего семейства. Если же проиграет… что ж, всё будет зависеть от того, насколько понравится тело супруги Джованни Карро его высокопреосвященству. Возможно, наградой будет жизнь одного из братьев. А возможно, и нет.
Бертолло был непредсказуем, и Лючии не хотелось на себе испытывать причуды его странной любви. Не то чтобы он был ей неприятен или она сама была холодна, как некоторые дамы, с трудом сносящие ласки супругов: о нет, достойная жена мессира Карро без страха смотрела на привлекательных мужчин. Но при взгляде на кардинала ее бросало в дрожь и перехватывало от отвращения горло; может, виной тому была его бледная, мертвенного оттенка кожа, или холодные рыбьи глаза, или стиснутые в нить губы… Кроме того, он был жесток: дамы, удостоенные чести быть его любовницами, со слезами рассказывали о темных следах от зубов Бертолло на своих белоснежных телах. Ванессе Корбо он отгрыз мочку уха. Говорили, какой-то монахине он откусил сосок, но этот слух не был подтвержден достоверно.
