— Трудно понять, — говорит Арон, — но от этого можно было сойти с ума. Так и кажется, будто ты потерял какую-то картину, а в довершение всех бед даже забыл, что на ней было нарисовано. Я ведь знал только, что речь идет о моем сыне и что этого сына зовут Марк. А больше ровным счетом ничего.
Я несколько удивлен тем, что сейчас, много лет спустя, его до такой степени огорчает собственная забывчивость, и говорю:
— Ну, положим, ты забыл, как он выглядел, но почему это было для тебя так важно? Ты ведь очень скоро его увидел.
— Да пойми ты, идиот: увидеть-то я его увидел, но не узнал, — нетерпеливо прерывает меня Арон. — Думаешь, я не тревожился, что в бумагах у него стоит фамилия Бергер? Почему, спрашивается, Бергер, почему не Бланк? Паула могла сколько угодно твердить, что Марк — это редкое имя, но я-то беспокоился. Как же ты не можешь понять, что мне было важно не только его увидеть, но и узнать.
— Ну, это понять я как раз могу.
— Было бы много проще, окажись у него три глаза или одиннадцать пальцев. Тогда я мог бы сразу сказать: нет, это не мой, у моего на руках было десять пальцев. Думаешь, я мог в гетто подсчитывать на нем родимые пятна? Вот Лидия, та наверняка бы его узнала.
— У меня другой вопрос, — перебиваю я, — а на что ты, собственно, тогда жил?
— Нет, подожди.
Арон с неудовольствием глядит на меня, словно с моей стороны это непростительная наглость — самочинно менять тему или нарушать ход его повествования. Он так мне и говорит:
— Последовательность событий — это мое дело.
Возможно, думается мне, он не хочет об этом рассказывать, возможно, есть темы, которых он вообще не желает касаться.
* * *
Через некоторое время Арон понял всю бесполезность своих усилий. Он открыл глаза, встал с постели и начал худо-бедно доживать день, но ближе к вечеру в дверь постучали. Открывать Арону совсем не хотелось. Правда, сам по себе стук в дверь его больше не пугал, когда раздавался стук, это по большей части стучал вахтер, который с тех самых пор, как Арон тряс его за плечи и заставил дать показания перед судом, не упускал случая изобразить покорность и добропорядочность. Этот настырный тип так долго стучал, что раздосадованный Арон пошел открывать, но за дверью стоял не вахтер, а Паула, с букетом, и еще у нее был в руках какой-то сверток. Она улыбнулась и спросила:
— Я не помешала?
— Нет, нет, — ответил Арон.
* * *
— Ты не должен забывать, что в ту пору я был вполне молодой мужик, всего сорок пять. А поскольку я наврал этому самому «Джойнту», как наврал и полиции, когда получал документы, я в глазах Паулы был даже на шесть лет моложе.
