А теперь ему не спалось, хоть ты тресни. Сутки напролет просиживал он на кровати и, почти не мигая, смотрел в окно. И, что странно, никакой усталости не чувствовал. Правда, нервы стали ни к черту. Дверной звонок вызывал учащенное сердцебиение, а от тяжелых шагов Антонины Карлович по коридору хотелось забиться под кровать. Грохнет ли соседка на кухне кастрюлями, вякнет ли кот — у Малахитова душа в пятки ухается. В общем, чувствовал он себя, как герой кошмаров Хичкока. Вроде ничего и не происходит, а жить невозможно. Уже через неделю он напоминал списанный театральный костюм. Высох, облез и потускнел. То, что не смогли стереть годы и застарелый алкоголизм, новая болезнь уничтожила за считанные дни. От его округлой «оперной» фигуры не осталось и следа, волосы поредели, с лица слиняли все краски. Из зеркала на него теперь печально смотрела восковая копия Дмитрия Дормидонтовича Малахитова с заострившимся носом и оловянными пуговицами вместо глаз. И что это за напасть такая? Как от нее лечиться? Не понятно.
* * *
Как известно, хочешь что-либо узнать — узнаешь. Сидел как-то ночью Дмитрий Дормидонтович на своей кровати и по обыкновению в окно таращился. И то ли задремал наконец и пригрезилось, то ли на самом деле промелькнула мимо его окна тень, слишком большая, чтобы быть птицей. Не успел Малахитов удивиться, как она появилась вновь, закрыла собой и полную луну, и крыши домов, сгустилась, и материализовался из нее тот самый красноглазый алкаш. Он зацепился пальцами за открытую форточку, сыто чмокнул и доброжелательно уставился на Малахитова.
— Тебе чего тут надо, скотина? — взревел Дмитрий Дормидонтович и попытался нашарить около кровати что-нибудь увесистое.
— Да тихо ты, не ори. Соседей разбудишь, — примирительно ответил алкоголик. — Навестить тебя пришел. Дай, думаю, проведаю крестника. Как дела твои, сердешный? Как самочувствие? Адаптировался уже поди, родной.
«Самочувствие» он произнес сыто причмокнув, «самочавс-с-ствие».
— А тебе какое дело до моего самочувствия? О своем бы лучше пекся, сволочь синемордая! — огрызнулся Малахитов и неожиданно для себя добавил по-бабьи жалобно: — А вообще-то, хреново мне. Мутит всего, прямо сил никаких нет. Ни есть, ни спать не могу. Ты не знаешь, что это со мной может быть, а?
— А как не знать. Сам через это прошел. Инкубационный период со всеми вытекающими. Мог бы и сам сообразить, не маленький. Кстати, он уже завершен. Могу тебя поздравить, дорогой! Войти можно?
