Федор Андреевич покраснел.
— Ну, это еще небольшая потеря, — весело сказала Нина: — вы знаете: Господи, избави меня от друзей!., а вот повышение… Скажите, что это было за повышение?
Федору Андреевичу больно было слушать ее слова. В ее розовых губках они казались ему циничны. Раньше они казались ему забавны, и он всегда думал, что она говорит такие слова нарочно, чтобы вызвать его на горячий спор.
Он коротко рассказал ей и про обещание Чемоданова, и про перемену директора, и про поведение Жохова, — и все время пристально глядел ей в глаза, читая ее мысли, от которых ему становилось все больней и больней.
«Дурак, прямо дурак», слышался ему ее насмешливый голос: «ну, что я с ним буду делать? Мама говорит: „переделаешь!“ да он всегда таким останется. Рохля какой-то. Ему бы только стишки писать, да восторгаться. У-у! вот размазня-то!»
— Ну, что же, — сказала она ласково, когда он смолк. — Чемоданов все-таки отличил вас. Времени впереди много!
— Я и не огорчен этим, — ответил он: — мне больно было разочароваться в людях, — и в его голосе послышалась тоска.
«С чего это он?» встрепенулась Нина и ласково улыбнулась ему.
— У вас еще есть друзья и люди, которые вас любят! — при этом она взглянула на него быстрым лучистым взглядом, и он расслышал: «от этого взгляда сейчас вспыхнет и раскиснет! знаю!»
Он, действительно, вспыхнул, но не раскис.
В эту минуту в комнату вошла Глафира Иларионовна.
— А! Федор Андреевич! — воскликнула она радостно: — голубчик мой! ну, идемте обедать. Толя уже пришел!
Федор Андреевич ласково поцеловал ее руку и поднял голову. Глаза их встретились.
«Что это она ему такого сказала?» услыхал он тревожный голос: — «ишь раскис весь! дура! говорю: до свадьбы по шерсти гладь. Наверстать успеешь. Дура!» — и она перевела сердитый взгляд на дочь. Федор Андреевич подметил, как она в ответ матери пожала плечами. Холодный пот выступил у него на лбу.
— Идите, идите! — весело говорила Глафира Иларионовна. — Нина, веди его!
В столовой ему навстречу поднялся Анатолий и дружески встряхнул ему руку.
— Каковы буры! — сказал он, но Федор Андреевич успел услыхать: «ну, сегодня Селиванов совсем растаял.
Значит, при Академии остаюсь. Обошел Яшеньку!»
Федор Андреевич ничего не ответил, и Анатолий даже не обратил на это внимания.
Мысли его были заняты какими-то стратегическими соображениями: кого-то смазать, кого-то ульстить, кого-то обойти, куда-то втереться и, наконец, чего-то добиться.
Сам Чумазов с угрюмым видом глядел себе в тарелку, и Федор Андреевич не мог уловить его взгляда, а Чумазова, взглядывая на Федора Андреевича, казалось, громко ему кричала: «Господи, и когда эта канитель вся кончится. Ходит, ходит и все не осмелится. Дурак какой- то! мой на что хухря, а как тогда храбро! ну, да и я…» — она приветливо улыбнулась Федору Андреевичу, а тот продолжал слышать: — «непременно надо Нину настроить. Пусть вызовет его. — Взгляни, пожми руку — он и раскис. Ведь, сама говорила, что не упустит!»
