Я перевернула ее и увидела на ней Китти рядом с симпатичной темноволосой женщиной. Им было слегка за двадцать, они обнимали друг друга за плечи и улыбались в камеру, а ветер развевал им волосы. Со второй попытки я вытащила фотографию из рамки и прочитала на обороте: «К. и Д., лето 1992, Монтаук».
Я засунула фотографию обратно в рамку, вернулась к ящику и продолжила поиски. Пока не обнаружила набор той самой кремовой бумаги для писем, на которой она записала номер телефона Эвана и слова «Стюарт 1968». Что это такое? Место? Имя и год? Я сложила бумагу и убрала обратно.
И, наконец, у задней стенки я обнаружила открытку с изображением статуи Свободы, адресованную на почтовый ящик в Истхеме, Массачусетс. На открытке было написано: «Милая Бонни, Нью-Йорк — это все, чего я когда-нибудь хотела, и даже больше. Теперь мы вместе. Счастливее, чем я даже могла поверить. Всегда твоя с любовью». Без подписи, без штемпеля. Кто бы ни написал эту открытку, он никогда ее не отправил.
— Вы нашли, что искали?
Я обернулась и увидела Филиппа, стоящего в дверях и вцепившегося в косяк. Он смотрел на меня волчьим взглядом тусклых глаз.
— Ваша сережка. Вы нашли ее?
Я покачала головой, внезапно осознав присутствие в комнате большой двуспальной кровати, которая, казалось, росла с каждой минутой, становилась все шире, пока не заняла всю комнату до последнего сантиметра.
Филипп попытался изобразить похотливую улыбку. На его лице она выглядела так же неуместно, как гарнир на запачканной маслом салатной тарелке.
— Мне нравятся ваши туфли, — вдруг сказал он.
Как только Филипп произнес эти слова, похоть исчезла, ее место заняли горе и недоумение. Он казался старым, уставшим и очень печальным.
— Я, пожалуй, пойду, — промолвила я, возвращая открытку в ящик и делая неуверенный шаг к двери. — Я просто хотела, чтобы вы знали, как мне жаль…
Филипп сорвался с места со скоростью, которой я никак не ожидала от человека, убитого горем. Он пересек комнату, упал на колени, обвил руками мою талию и крепко прижался к моему животу.
— Скажите мне кое-что. — Слова срывались с губ быстро, опрокидывая друг друга. — Была ли она счастлива?
Я почувствовала на своих бедрах тепло и влагу его слез.
— Вы были ее подругой. Знали ее. Была ли она счастлива?
«Вот бедолага», — подумала я, забыв, что если моя теория верна, то Филипп Кавано заранее утешался в обществе няни своих детей, а его жена ездила в Нью-Йорк и, вероятно, там изменяла супругу.
