Эти дружеские связи рисуют Байрона с самой привлекательной стороны. В выходках этих юношей были те проказливость, веселье и сумасбродство, которые Диккенс подарил мистеру Пиквику и его друзьям. Много лет спустя Байрон вспоминал одну из ночей со Скроупом за игорным столом; Байрон был тогда еще несовершеннолетним. Скроуп, пьяный, проигравшийся в пух и прах, на уговоры друзей прекратить игру категорически отказался. На следующий день двое друзей «с сильнейшей головной болью и пустыми карманами» нашли его крепко спящим в спальне, а у кровати стоял ночной горшок, «доверху полный банкнотами».
Друзья оставались преданы Байрону. Уже после его кончины Хобхауз написал, что ни один смертный не имел столь верных друзей. Он обладал магической силой привлекать людей, он «управлял, не внушая благоговейного страха, его манера говорить была твердой, но чрезвычайно свободной и открытой».
Его первое появление в мантии в холле Тринити-колледжа было сногсшибательным. Он собирался жить весело, забыть о музе — она хороша лишь для «заплесневелых стариков-второкурсников» — и забросить чтение: никто не утруждается заглядывать в сочинения что современных, что античных авторов. Глава колледжа, как отметил Байрон, «ест, пьет и спит, члены Совета делают то же самое, да еще каламбурят».
Байрону были срочно нужны деньги, так как он решил чуть позднее приобрести седло, упряжь и тому подобное. Когда Хэнсон посоветовал ему откладывать деньги, он признался было в своем мотовстве, но сразу же настрочил другое письмо, полное обид на Хэнсона за то, что тот обременяет его этими самыми советами. И с тех пор тон писем, обращенных к его поверенному, стал повелительным и вызывающим. Хэнсон был обязан следить за тем, чтобы миссис Байрон ни при каких обстоятельствах не появлялась в Тринити. А если такое произойдет, Байрон угрожал немедленно покинуть стены колледжа, пусть даже это приведет к временному исключению или окончательному изгнанию. Совершенно несправедливо он упрекал именно мать в своей испорченности, говоря, что она была обязана защищать, лелеять и наставлять своего отпрыска, но не исполнила своих обязанностей, а ее своенравный характер испортил и его. Далее он хотел довести до ее сведения, что университет совсем не нужен человеку с его титулом.
Среди всего этого разгула произошло нечто прекрасное, волнующее и, возможно, пугающее. Сначала это был только голос, серебряный и парящий, словно жаворонок, голос пятнадцатилетнего мальчика, поющего в хоре часовни в Тринити. Потом лицо, увиденное при свете свечей, — точеное, прекрасное. Джон Эдлстон, на два года моложе Байрона, сирота из простолюдинов, стал тем, к кому Байрон испытывал самую сильную и чистую страсть — их соединила мистическая нить. Эдлстон был зачислен в Кембридж со стипендией в полтора шиллинга в семестр. В таком необычном окружении они стали неразлучны, как лебеди Юноны. Влюбленные взгляды, свидания, им никогда не бывало скучно вдвоем. Они гуляли при луне, купались в реке неподалеку от Грэнчестера, в укромном тенистом местечке, которое потом стали называть «прудом Байрона». Он осыпал своего юного друга подарками. При расставании на рождественские каникулы Эдлстон подарил Байрону сердоликовый перстень в форме сердечка на тонком золотом ободке. Байрон носил его на мизинце и прославил в стихотворении «Pignus Amoris» («Цвет Любви»), в котором недорогой камень говорит о любви дарящего, камень, как ему казалось, плачущий от искреннего чувства. Ни время, ни разлука не смогут изменить его, однако время, разлука, осмотрительность и инстинкт самосохранения привели это чувство к безжалостному финалу.
