— Хельриана! Отпустите их сейчас же! — громогласно повторила Жаба, каким‑то чудом умудрившись это сделать, не покидая кабинета.
Я кровожадно оглядела сжавшуюся нечисть.
— Конечно. Только нож возьму и обрежу хвосты.
Кто‑то из бесов грохнулся в обморок, завидев в моих руках небольшой стилет. Кто‑то истошно заверещал и яростно задергался, предпочитая оборвать имеющий статусное значение хвост своими усилиями, чем смотреть, как я пилю его со зверским выражением на лице. Гидес так и вовсе окаменел, в ужасе глядя на мою мерзкую ухмылку, но потом все‑таки очнулся, посерел и нашел в себе силы прошептать:
— Пощади…
Убедившись, что воспитательный эффект достигнут, я склонилась над вяло трепыхающимися телами и, глядя в глаза главарю, отчеканила:
— Вы сегодня же вернетесь на кладбище и доложите госпоже Личиане, кто, как и зачем наложил на склеп заклинание молчания. Собственноручно уберете все последствия прошедшей ночи и отдраите там все до зеркального блеска. А также найдете способ добыть для уроков пару десятков несвежих тел так, чтобы вас никто не заметил. Только на этих условиях я вас отпущу целыми и здоровыми.
— Согласны! — торопливо выкрикнул Гидес.
Я протянула руку, рывком вытащив из «узла» один из хвостов, являвшийся ключевым, и под жалобный вой одного из бесов добавила:
— Проваливайте. И упаси вас Создатель еще раз перейти мне дорогу.
* * *
На контрольную я, к счастью, успела и даже написала ее, подглядывая в шпаргалку через раз, а не как всегда — списывая подчистую с заныканного под столом учебника. Мадам Тиссот — урожденная орчанка и шаманка с почти тридцатилетним стажем — страшно удивилась, что я уложилась в отведенный срок, но работу, поколебавшись, все‑таки приняла. А напоследок одарила меня столь странным взглядом, что я прям почувствовала, как в этой большой, серокожей, некрасивой, но по — своему доброй женщине… давно утратившей надежду обратить меня к свету истины… встрепенулась слабенькая надежда.
Обычно мои контрольные сдавались самыми последними, и по ним можно было сверять точную последовательность расположенных в учебнике абзацев. Совпадение становилось идеальным, если мне было лень там что‑то менять, и приобретало вялое разнообразие, если мне хватало времени хотя бы местами привнести в сухой язык учебных пособий некоторую живость.
Конечно, учителя понимали, что происходит, и не раз пытались словить меня на горячем, но до сих пор ни у кого не получилось — богатый опыт выживания под суровым маменькиным надзором и здесь давал о себе знать, не позволяя мне быть уличенной. Куда прятались мои многочисленные шпаргалки — никто так и не выяснил, хотя однажды меня самым натуральным образом обыскали. Где я беру материал для списывания, тоже никто не догадывался, особенно когда от нас требовали оставить сумки в коридоре и сажали поодаль друг от друга. Но самое интересное заключалось в том, что, пока писалась работа, я действительно ее понимала и была готова ответить на любой вопрос. Однако, едва выйдя в коридор, напрочь забывала обо всем, что только что написала, и уже на следующее занятие не смогла бы воспроизвести — на такие подвиги моя память, увы, не была рассчитана. Поэтому до следующей контрольной я напоминала чистый лист бумаги, на котором лишь изредка и весьма ненадолго появлялись какие‑то буковки.
