. Царствование Николая II предоставило достаточно новых фактов в подтверждение такой характеристики.
Оговорки Ключевского относительно невольного провокаторства таких деятелей, как Сперанский или Александр ІГ, не означает, что все это обобщение — не более, чем метафора. Мысль о виновности правительства в возникновении и развитии революционного движения входила существенной частью в идеологию русского либерализма, определяя сложное отношение либералов к действиям революционеров. Но Ключевский-ученый уловил при этом определенную закономерность, действовавшую даже раньше, чем со времен Александра I, на протяжении нескольких столетий. Она объясняет циклический и вместе с тем кризисный характер развития России: взаимное провоцирование насилия сверху и снизу формировало механизм, который препятствовал преобразованию традиционного общества, консервируя устаревшие институты, вызывая антицивилизационные повороты в политике, способствуя распространению радикальных и экстремистских взглядов и настроений[17].
Использование историком для подкрепления своей мысли термина «провокация» говорило, между прочим, о его употребительности на уровне конкретном и бытовом. В то время, после 1905 г. он был в достаточной мере точен и на обобщающем уровне — в отличие от времен большевистского террора, когда власть, широко прибегая к провокации, стала произвольно употреблять этот термин в отношении своих реальных, потенциальных и мнимых политических противников, превратив его в пропагандистски-устрашающее клише. В этой трансформации отразилось различие между двумя политическими системами — авторитарной, которая медленно, с отступлениями и остановками эволюционировала в сторону конституционализма, и тоталитарным режимом. Различие не только власти, но и общества: в первом случае гражданское общество находилось в стадии формирования и, пробуждаясь, обнаруживало свою чувствительность к произволу и отступлению от нравственных норм в политике, для чего имелись и некоторые средства выражения; во втором общество было полностью подавлено, поглощено государством. Но как реликт тоталитаризма обвинение в провокации остается распространенным средством политической борьбы в посткоммунистической России.
Масштабы применения полицейской провокации находились в прямой зависимости от присутствия провокационных моментов в правительственной политике. В узком, полицейском смысле под провокацией понимались в начале XX века подстрекательские действия, исходящие от секретных сотрудников политической полиции (охранки), которые одновременно были членами антиправительственных организаций. Такие действия предпринимались по наущению руководителей охранки, поощрялись ими и даже проводились самостоятельно, когда охранники фабриковали фальшивые преступления из карьеристских побуждений или ради повышения веса полицейского ведомства в государстве (постольку самих охранников также называли провокаторами). Наконец, в обиходном словоупотреблении к провокатору нередко приравнивался любой полицейский осведомитель.
