Не подвела стариков удивительная их профессиональная память. Вначале я этому даже не мог поверить. Но потом убедился: не подвела. Поразительно, конечно, но не подвела. Великие эти сыщики, если называть их по старинке, припомнили такие подробности, а точнее, одну такую, которая позволила построить хитроумнейший план задержания Григорьева. Правда, были и другие планы. Но первым и совершенно безошибочно сработал именно этот.
Надо сказать, что сама по себе операция по задержанию Григорьева была весьма сложной, очень ответственной и даже опасной. Кстати, к тому времени не только уже окончательно подтвердилось, что разыскиваемый человек – это Григорьев, но и были получены кое-какие сведения о нем. Так вот, сложность операции определялась, во-первых, тем, что преступник был на редкость опытен, хитер и находчив, кроме того, было известно, что он вооружен и чрезвычайно озлоблен. Когда он выходил, в кармане пальто всегда лежал пистолет и правая рука его неизменно была опущена в карман, так что открыть огонь Григорьев мог в любой момент, мгновенно, как только ему померещится опасность, и в любом месте, где бы это ни случилось. Он знал, терять ему нечего. Сложность операции заключалась еще и в том, что Григорьева нельзя было брать в момент обнаружения, надо было непременно проводить его до того места, где он все это время скрывался, ибо по этому адресу стягивались многочисленные преступные связи этого человека, и их нельзя было оборвать внезапным арестом на улице. Ну а если добавить ко всему этому, что операция проводилась в декабре и в Москве тогда стояли лютые морозы, а Григорьев появился в пять часов вечера, когда уже совсем стемнело и повалил снег, то сложность операции становится, я думаю, и вовсе очевидной.
И все же операция эта оказалась куда сложнее, чем можно было предполагать. Григорьев в тот вечер превзошел самого себя. Такого от него не ждали. Многие из старых муровцев говорили мне потом, что таких «фокусов», а вернее, такого их исполнения они еще не встречали…
С некоторыми изменениями и при этом неизбежными, конечно, потерями этот эпизод в повесть «Дело «пестрых» все же вошел. Решительно изменить пришлось лишь самый конец операции. Редакторы сказали при этом авторитетно и безапелляционно: «Не все, что происходит, можно использовать в литературе. Противно, страшно, надо переписать». И я, счастливый, что наконец-то хоть кому-то понравилась сама повесть, уступил и переписал, ворча и злясь, конечно, и жалуясь своим друзьям в МУРе, которые еще в период моих мытарств с повестью говорили мне полушутливо: «Ты особо не расстраивайся, если что, возвращайся сюда, на старшего опера ты уже тянешь…»
