Руки неудержимо тянуло к клавишам.
Дум, ди-дум, да.
Только один раз. Или два. Или столько, сколько понадобится.
Когда я положил правую руку на клавиши, чтобы начать играть, ей что-то помешало. Клещи. Я сжал и разжал ручки и смотрел, как открываются и закрываются острые стальные челюсти. Ну, давай же, кусай, слюнтяй.
Я несколько раз моргнул и, выбросив ноты из головы, сосредоточился на клещах. Потом открыл крышку пианино и прошептал:
— Прости меня, Аннели.
За какие-то десять минут я вырвал все струны, и когда для проверки нажал на клавишу, молоточек провалился. Пианино не издало ни звука. Оно умерло.
Потом я взял моток скотча и замотал лентой все шпингалеты, теперь без инструментов окна открыть было невозможно. Повернувшись к пианино, я снова услышал в голове мелодию, и у меня зачесались пальцы.
Я громко расхохотался, сел за пианино и проиграл мелодию. Единственным звуком был глухой стук молоточков.
— Вот тебе, ублюдок, — сказал я, понятия не имея, кого имел в виду.
Я вернулся в комнату, Робин еще не спал. Я рассказал ему о том, что сделал, он кивнул и проговорил:
— Только я все равно не хочу там спать.
— И не надо, — ответил я, ложась рядом с ним на узкую кровать. — Можешь спать здесь, сколько захочешь.
Он взял мою руку и прильнул ко мне, я обнял его и прижался лбом к его затылку. Пошло минут пять, но он все еще был напряжен.
— Ты не хочешь мне рассказать, что случилось?
Робин пробормотал что-то в подушку, я не расслышал:
— Что ты сказал?
Робин повернул голову, его голос был настолько тихим, что мне пришлось почти прижаться к его рту ухом.
— Приходили те дети. Они хотят, чтобы я их нашел. Он убил их.
Я взглянул на дырку в потолке, и меня передернуло, как только я представил себе бледную бесформенную физиономию с пухлыми небритыми щеками. У меня не было никаких сомнений, что я видел именно убийцу. И этот убийца разговаривал со мной.
Бенгт Карлссон. Который плохо кончил.
— Я не хочу этого делать, папочка.
— Ты и не будешь. Ты же не знаешь как.
— Знаю. Они мне рассказали.
Как бы странно это ни звучало, но я понимал, что мы с сыном находимся на грани безумия, и мне стало легче, когда появилось хоть что-то определенное.
Когда Аннели еще была жива, мы с ней посмотрели все серии «Эмиль из Лённеберге»[2]. Робин тогда был напуган рассказами о мюлингах, призраках убитых детей, которые не были похоронены.
Мюлинги. Скажи мне кто-нибудь об этом неделю назад… впрочем, неважно.
Я воспринял всё всерьез. Решил, что мы имеем дело именно с ними, и обрадовался, что у этого безумия есть имя. С тем, у чего есть имя, проще разобраться.
