(Очень мне хочется в к.-н. монастырь поехать, либо хоть в Новгород — любимые иконы посмотреть. Напр., «битву новгородцев с суздальцами», а главное — Фёдоров Стратилатов, которые там так хороши, что никаких сил нет: всё — флорентинцы такие, в алых плащах и с балетными ножками, и в собольих шапочках… Вообще: мне хочется поехать всюду, а — не еду никуда… Это, я думаю, такая у меня, терпеливая, планида.
Вообще, чтобы написать толком о «Куликовом поле», надо иметь в памяти тот образ древней России, ХI-ХIV веков, который был мне знаком в моей молодости, когда я на память знала иконописные школы, и зодчество, и всё, но это уже стёрлось у меня…
Между прочим, статья Ф-т-ва>2 очень хороша, и я просто не то ждала, искала в ней. Но она очень хороша! И она — пример стиля чудный. Она — лучшее в той книге.
Но, с другой стороны, я увидела, что и то, что написано мною, может быть не хуже. Я много верного угадала, и до Гоголя такого никто не догадался, как я, и вообще…
Я теперь об иконах и Дионисии разном судачу — более для Вашего «воина»>3. Блок-воин должен быть связан с той «святой ратью», которую мы знаем по изобразительному искусству. Хотя бы потому, что только на иконах и фресках есть те «алости», «розовости», «лазурь», которыми окрашен ранний блоковский «образ России». Если бы Ф-т-в знал это искусство, как мы, он написал бы об этом источнике…
Я о Вашем «воине» думаю больше, чем о том, что надо мне. Это потому, что я не такая уж эгоистка!
С ним очень трудно — с «воином». П. ч. он «предал белое знамя», — думаю я. И есть, в итоге, большая «жертва стихии», чем Вальсингам, может быть. Его статья «Интеллигенция и революция», например… Вообще развязка судьбы «воина» — в его публицистике революционных лет. Правда, он везде героичен — и в отступлении этом своём.
Дионисийство Блока в этих статьях куда сильнее, безысходнее, чем в любых прежних стихах про вьюги.
Боже мой, до чего он был несчастен и мужествен!..
Он возвращается к прежним силам в 21-м году. Как ни смешно. «О назначении поэта». «Пушкинскому Дому». Тут опять подымается в небо «белое знамя». Он дотянул до бессмертья, «вытянул» всё же на него — чудом каким-то! Глухой подвиг Блока самых последних 1,5–2-х лет — быть может, самый большой подвиг. Он тогда стал поперёк стихии. «Это жутко», — опомнился он… Ну, и все такое. Это время — антиницшеанства, анти… того «духа музыки», который он всё-таки очень часто хотел понимать не внутренним «чутким» слухом, а лишь воспалёнными нервами,
