Она поторопилась укрыть его одеялом, хотя процедура была не совсем закончена.
– Ну, я даже не знаю, я попробую… – смущаясь, как молодая курсистка сказала она, и её старушечье платье прямо как когда-то давным-давно становилось на глазах светло-зелёным, как молодая трава.
Пианино поначалу отчаянно сопротивлялось прикосновению старушечьих, сухих пальцев, взвизгивало и вскрикивало, как больной, не привыкший ещё доверять рукам нового доктора. Но, постепенно и по его гробоподобному телу разлилось тепло. Не возможно вечно мучиться, вечно испытывать боль, вот ведь в чём дело…
– Как хорошо ты играешь!
– Оно совсем не строит…
– Молчи! Ты просто играй, а я буду тебе рассказывать…
– О чём? – Она просто и искренне улыбнулась.
– Какая разница, ты просто играй.
… Когда вместе с боем часов врывается этот втер… Я знаю, ты не любишь… Она лезла по канату… И её ляжки сжимали его всё полотнее и плотнее, у неё были очень сильные ноги!
– Мне продолжать играть? – Растерянно спросила она, он явно бредил и всё путал.
– Да, если сможешь… Играй… У неё были сильные ляжки…
– Ты сказал: «ноги»!
– Правда? – Он и в самом деле не помнил. – Наверное, ноги.
И это всё, что ты хотел мне сказать?
– Мы пили потом горячий ром, ром нас научили подогревать англичане. Знаешь, горячий ром – это я тебе скажу!
– Это всё, что ты хотел мне сказать? – Она даже специально для этого сделала не предусмотренную никакими композиторскими замыслами паузу.
– Но, у неё правда были прекрасные ляжки, и она кончала на самой вершине каната, закидывая назад голову, и все знали, что эта чертовка всем нам назло кончает на канате, и смеётся над нами.
– Ну, хватит! – Она хлопнула крышкой пианино. – Вы всё всегда знаете, и так же тупо, бессмысленно смотрите на то, как кто-нибудь кончает с жизнью. – Она перестала играть и встала из-за пианино.
– Умоляю тебя, я ещё не рассказал… Играй…
Она нехотя вернулась и снова стала прикасаться к клавишам, разве, что уже с некоторой брезгливостью.
– Я ещё не рассказал тебе, того, что ты никогда не хотела услышать….
– Я это слышала много раз, ибо живу в этом городе, в отличие от тебя…
– Давай включим старый патефон, так нам обоим будет легче. Нет! Не надо! – Он пять тяжело задышал, как будто с каждым вдохом, ему приходилось делать тяжёлую боцманскую работу. – Ради всего святого, продолжай играть! Продолжай играть! Продолжай играть!
Он неистово кричал, а она, видя, что он не в себе, и что ему очень плохо, боялась встать из-за инструмента, потому, что он требовал играть. Из её сухих глаз впервые за много лет потекли слёзы.
