Посетив кладбище, они вернулись домой, и виконтесса, осмотрев свое новое жилище, снова, как и в Петербурге, осталась очень недовольна выбором Алларзона. В прошлый раз она разбранила только его вульгарный вкус, хотя снятый им в Петербурге особняк был устроен с полным комфортом. Сейчас она находила, что дом вовсе непригоден для жилья. Правда, высказать свои претензии нынче было некому…
Дом, который снял для нее знаменитый парижский сыщик, снаружи выглядел совершенно невинно. Это был типичнейший московский особняк, притаившийся в одном из переулков, в один этаж, с небольшим мезонином, оштукатуренный и окрашенный в желтый цвет, с плоскими полуколоннами по фасаду. Вход в него был со двора, совсем крошечного, где едва помещался один экипаж. Все было довольно скромно и вполне привлекательно, учитывая цену, за которую предприимчивый Алларзон снял жилье. Сюрпризы, и неприятные, начинались внутри.
Когда виконтесса со своей воспитанницей прошли анфиладой комнат, вытянутой вдоль фасада, они молча переглянулись. На всегда веселом, оживленном личике Майтрейи отобразился испуг. Елена, пожав плечами, заметила:
– Что же, мы здесь не навсегда…
Она говорила небрежно, чтобы успокоить девушку, до которой, стараниями слуг, уже дошла страшная история особняка. Майтрейи была глубоко чувствительна к подобным вещам. На этот раз и сама Елена, отличавшаяся куда большим хладнокровием, испытала нечто вроде страха.
С первого взгляда в этом доме не замечалось ничего зловещего. Комнаты были маленькие, но светлые. Обои – чистые и довольно дорогие. Обстановка – старомодная, но вполне достаточная. И все же этот дом внушал тревогу, смутную и неодолимую. Сам его стылый воздух, в котором чувствовался угрожающий сладковатый душок, сохранил в доме атмосферу той кровавой расправы, которую учинил здесь безумец. Елена долго простояла у окна, но по переулку никто не прошел, не проехал ни один экипаж. Казалось, этого места избегали. Оглядев комнаты, виконтесса приказала снять и вынести из дома во флигель все зеркала и портреты, которые здесь водились в необычайном изобилии. Они казались ей немыми свидетелями преступления – в зеркалах отражались ужасные сцены, портреты предков графа и графини беспомощно взирали на то, что происходило на их глазах. Майтрейи целиком одобрила этот малодушный шаг. Едва оглядевшись в этом доме, она мечтала только о том, чтобы скорее отсюда уехать.
Вечером явился Летуновский. Виконтесса совсем не увидела перемен в его внешности. В детстве ростовщик казался ей стариком, сейчас он выглядел точно так же, словно время для него остановилось. Зато Казимир Аристархович едва узнал в этой бесстрастной красавице прежнюю Аленушку, бойкую, веселую, наивную девчушку, которую он баловал в детстве дорогими подарками. У Аленушки были самые веселые на свете глаза, какие только видал Летуновский. Глаза виконтессы были словно зимние озера, закованные голубым льдом. Взгляд, холодный и пронизывающий, разом охватил всю фигуру ростовщика, заставив его задрожать.
