После полдника все общество разбрелось — кто к себе в комнату, кто в уборную. Последние получили разрешение воспользоваться ею в той мере, в какой это позволяла сделать обстановка; в уборной все было залито и загажено.
И тут я почувствовал, что мне как-то не по себе. Мне показалось, что дома поехали мимо окон, и тут я понял, что мы уже сидим в поезде и едем.
На пути в Восточные земли… Нет, вагоны с затемненными окнами, обыкновенно не предоставляемые для использования в гражданских целях, так как «КОЛЕСА ДОЛЖНЫ КРУТИТЬСЯ ДЛЯ ПОБЕДЫ», а сейчас занятые в виде исключения немецкими мальчиками, нуждающимися в заботливом уходе, и направляемые в дружественную сытую Словакию 20 час. 13 мин., хотя паровоз уже пыхтит и шипят тормоза, не тронулись от платформы Восточного вокзала Вены, прежде чем было передано убогое прощальное письмецо для «дорогих родителей» (тетка забыта и не упомянута), тетка спрашивает словами из «Красной Шщточки»: «А почему это у тебя такой грубый голос?» Нет, это уже не вчерашний вечерний час последних чемоданных сборов и не рассветно-ранний лопатно-снегоуборочный час на школьном дворе, набивший жестко-деревянным лопатным черенком сквозь шерстяную серую варежку водянистые пузыри на ладонях. Но вот наконец-то в 20 час. 15 мин. после смущенно как бы нерасслышанного возгласа: «Дай я тебя чмокну!» и махания носовым платком, по-мужски застенчивого, вагоны вдруг тронулись. И венские подростки, от мала до велика, с облегчением плюхнувшись на сиденья жесткого вагона, отдаются волнующим переживаниям путешественников, отправляющихся в дальние края.
Потом, уже в 21 час 30 мин., им не удалось купить ни одной словацкой кроны, однако со станции Девинска Нова Весь они отъехали лишь в 0. 48; в 1 час 30 мин., уже в Братиславе, пассажирам с призрачно-желтыми лицами раздавали чай, в 1 час 50 мин. стояние посреди перегона, отчего и уснули, а с 5 час. 30 мин. никто уже не думал о сне, потому что за окном сумеречно зачернели, темно зазеленели черно-зеленые, серо-черные крестьянские дворы, уединенные лачуги над Вагой с лохматыми крышами до земли, навевая щемящую грусть, и, наконец, сама Вага, так бесполезно и одиноко катящая свои воды в ночи, и вдруг, словно обрушились все мосты, когда раздалось восклицание: «Показались Бескиды!»
Вечерние занятия. Госпожа Блюте. Да что это с тобой, Анчи? Наконец-то есть у меня зрительная труба, и как раз настала вечерняя фаза, в самый раз вам воспользоваться земной зрительной трубой, чтобы подсматривать за самыми что ни на есть земными явлениями, а я вполне обойдусь без вечерней фазы, ведь когда ты после обеда отправляешься в школу, день, можно сказать, уже и прошел, и ты чувствуешь себя совсем конченым, а на самом деле тут-то все только и начинается, единственный источник света во всей вечерний фазе — это прекрасный цветок, госпожа Блюте, наша учительница по немецкому языку; я могу гордиться тем, что и без нее уже любил Вагнера, я сам в туманной стране Нибелунгов заново отлил сломанный меч, как льют свинец в новогоднюю ночь, и вот передо мной возникла, как живая, госпожа Блюте, возникла как вишенно-сладостное откровение, а после моего сочинения (Это у меня-то и вдруг этакое парадное сочинение «Помни Сталинград!», которое потом читают вслух в классе! Конечно же, целиком и полностью благодаря ей — госпоже Блюте!), так вот, после этого сочинения мое настроение заметно качнулось в сторону «Гибели богов», и я ловлю себя на том, что вчера вечером нарочно сделал крюк к недавно мною обнаруженной свалке, отвратительному гниющему болоту, и чуть было не провел на себе опыт, чтобы узнать, готов ли я ради Блютхильды окунуться по горло в кровь дракона, зато потом, бесстрашно смеясь в лицо большевикам, сгореть вместе с нею в пылающей Валгалле, чтобы наш пепел смешался в этом огне.
