— Как же вы отличаете, кто винтик, а кто нет?
— Исключительно по функциональным признакам, дорогой мой. Крестьянин пашет землю, рабочий стоит у станка, ученый корпит над своими проектами, мы с вами делим квартиру, а те, кто наверху… они управляют миром. Таков порядок, установленный Всевышним. Плох он или хорош — не нам судить… Да вы пейте, пейте, Лев Иванович, думаю, вам не повредит.
Лева махом опрокинул вторую рюмку.
— Но кто дал вам право?..
— Терпение, дорогой. — Бородатый извлек из кейса стопку бумаг, положил перед собой и сверху накрыл ладонью. — Вот здесь, Лев Иванович, все сказано о правах и об обязанностях. Все концы, как говорится, сведены с концами. Теперь уж, надеюсь, вы не будете в претензии… В принципе, это, конечно, моя вина. Не следовало пускать дело на самотек, давно нам пора было встретиться и все полюбовно уладить… Сразу подпишете или ознакомитесь?
В ту же секунду у Левы началось странное головокружение: комната сдвинулась с места и ее словно закачало на волнах. Лица собеседников смазались, как при телевизионной помехе, а когда возникли снова, это были уже совсем другие люди: не обидчики-злодеи, пришедшие его ограбить, а милые, родные братья по разуму. Особую симпатию вызывал тот, в пенсне, похожий на Чехова, в его темных глазах застыло выражение смирения и какой-то сверхъестественной, всепоглощающей доброты. «Подпоили чем-то!» — мелькнула паническая мысль и тут же исчезла. Лева ощутил прилив бодрости, как бывало с ним, когда удачно завершал какую-нибудь большую сложную тему.
— Чего уж там, Лев Иванович, — благодушно прогудел Чехов, впервые открыв рот. — Ради вас стараемся. Не ради себя. Подмахните — и никакого базара. Баба с возу, кобыле легче. Вот здесь и здесь, пожалуйста…
— Конечно, конечно, — заторопился обнаруживший в пальцах авторучку Лева, боясь обидеть новых друзей хотя бы намеком на недоверие. Спешить пришлось еще и потому, что строчки на бумаге двоились и прыгали, как живые мошки.
Бородатый дружески подмигнул Леве, убрал документы в кейс, а новое воплощение Чехова отвинтило крышку у стеклянной трубочки и всыпало Леве в рюмку какого-то серого порошка.
— Отметим сделку, Лев Иванович. Чтобы дома не журылись.
Левино сознание расслоилось, внутренний голос шепнул: не пей, отравят! — но это был слабый, тонкий, затухающий импульс. Лева радостно поднял рюмку со словами: — За ваше здоровье, господа! — бестрепетно ее опрокинул.
Пробуждение было таким же, как и убывание — внезапным. Он лежал на сырой земле, на траве в каком-то лесу или парке. То ли утро было, то ли вечер. Но ни ночь ни день. Хотя он был в своей теплой, на подкладке куртке, все же успел одним боком заиндеветь.
