Гундега села на мотоцикл, я проворно вскочил на заднее седло.
— Ну, хватит вас мучить. Теперь быстро ко мне.
Дорога, наконец свернула к новым кирпичным домам, чьи этажи я вчера никак не мог сосчитать — мешали деревья, — и вела дорога как раз мимо картофельного поля, где мы копались вчера и которое наши сейчас заканчивали.
Гундега хотела было проскочить, не останавливаясь, но преподаватель поднял руку.
— Что так поздно? Завтрак наверняка остыл.
— Не бойтесь, — холодно ответила Гундега. — Я их покормила и везу отдыхать к себе домой.
— Хорошо ли это? — усомнился преподаватель, а неизвестно откуда вынырнувшая групоргша взвизгнула:
— Это отрыв от коллектива! И потом, можете ли вы гарантировать…
— Гарантировать — что? — голос Гундеги стал острым, как сталь. — Я спрашиваю: что гарантировать? — почти крича, наступала она на групоргшу, которая, бледнея, пятилась от нее.
— Стойте, стойте, — вмешался преподаватель. — Можно же во всем разобраться спокойно…
— Как тут останешься спокойной? Люди ночь напролет глаз не сомкнули, работали, как звери, честно заслужили отдых, а здесь болтают о каких-то гарантиях. В конце концов, они совершеннолетние. — Гундега защищала нас с Дзидрой, как разъяренная кабаниха своих поросят.
— Действительно, всю ночь? — удивился преподаватель.
— А как же иначе? Я не на бал их приглашала! А в колхозе если уж работают, то не с прохладцей. Вон девушка прямо в машине уснула. Придется на руках нести на второй этаж.
Я успокоительно кивнул:
— Понадобится, унесу.
И поклонился:
— До свидания, честная компания!
Разве это много — ночь без сна,
Утром — грозовые облака?
Лишь чуть-чуть погуще седина,
Лишь чуть-чуть сильней дрожит рука.
Наверное, во мне еще не выдохся до конца чефирьный кейф. Или просто хотелось подурачиться, а кроме того, мне — сейчас, по крайней мере, — было совершенно безразлично, что они обо мне подумают.
Дзидра и правда задремала в коляске мотоцикла. Когда тарахтелка тронулась, она открыла глаза, чтобы тут же снова уснуть.
А мне, пока я трясся за спиной Гундеги, опять вспомнились натруженные, обветренные, с потрескавшейся кожей руки ее матери, которые та, сгорбившись, сложила на груди и сидела, не глядя ни направо, ни налево. Это было в тот раз, когда я вез Гундегу, ее отца и мать. А теперь она везет меня.
Жизнь, ты, как ветер, качаешь меня,
Словно я зяблик на веточке липы.
Бывают такие дурацкие воспоминания, от которых никак не избавиться.
Нести Дзидру на второй этаж не пришлось, она поднялась сама.
