В начале сентября 1-й Туркестанский полк ушел в город для несения караулов, а я был командирован на рекогносцировку так называемой Джагисской степи, между Самаркандом и Катта-Курганом. В это время в лагере произошло вооруженное выступление 1-го и 2-го саперных батальонов. Дело кончилось перестрелкой с учебной командой 2-го стрелкового полка Зачинщики были выданы и арестованы. Начался судебный процесс.
В двадцатых числах сентября Самсонов снова приехал в лагерь, на этот раз проверить состояние тактической подготовки 1-й стрелковой бригады. По утвержденному им заданию отряд в составе четырех батальонов, отойдя от лагеря верст на десять к северу, должен был атаковать высоту, расположенную южнее стрелкового лагеря, на которой находился барак корпусного командира. Полтора батальона стрелков были выделены для защиты высоты. Начальником наступающего отряда был назначен командир 4-го стрелкового полка пожилой уже полковник Долженков, а начальником штаба — я. Набросав план, в котором выразил свои предположения, я отправился к полковнику Долженкову. Он согласился с планом. Однако в дополнение, чтобы не было разногласий в наступлении, я начертил и схему наступления, на которой показал, до какого рубежа батальоны должны были наступать в строю поротно, где рассыпаться, до какого рубежа совершать перебежки взводами, отделениями и поодиночке. Схему эту отпечатал на шапирографе и приказал раздать всем ротным и батальонным командирам. Получилось нечто вроде как у моего фельдфебеля Зубкова со словесностью, ну а дальше все уже предоставлялось случаю.
Наш наступающий отряд за день ушел в исходный район и расположился биваком. Вечером к нам приехал Самсонов и попросил доложить решение. Начальник отряда предложил мне сделать доклад. Обрисовав обстановку, я доложил о принятом решении. Возражений со стороны Самсонова не последовало. «Ну, капитан, вы кончаете в этом году командовать ротой, и я хочу, чтобы вы остались служить в штабе округа!» — сказал мне Самсонов. Я поклонился. В это время начальник штаба корпуса генерал Лилиенталь стал просить Самсонова, чтобы меня отдали в штаб корпуса. «А вы как хотите?» — спросил Самсонов. «Как решит начальство», — ответил я уклончиво, не говоря о том, что уже задумал уйти из Туркестанского военного округа. «Ну, посмотрим», — закончил разговор Самсонов и уехал от нас к обороняющейся стороне. С утра началось походное движение, и к середине дня мы уже развертывали боевой порядок по схеме при поддержке огня нашей артиллерии. С 14 часов началось наше медленное, методическое наступление на высоту с соблюдением самых строгих мер маскировки. К 7 часам вечера, когда солнце уже садилось, мы вышли на исходный рубеж для атаки и усиленно начали окапываться. Ночью саперы должны были проделать проходы в проволочных заграждениях. Артиллеристы обратились ко мне с вопросом, стрелять ли ночью? «Может, побеспокоим командующего войсками?» — с опаской спрашивал меня старший артиллерийский полковник. «Обязательно, господин полковник, всю ночь обозначайте огонь», — ответил ему я. И всю ночь нет-нет, да и грохала пушка холостым зарядом. В 5 часов утра наши батальоны с дружным криком «Ура!» ворвались на позицию «противника». Учение было закончено. Офицерский состав обоих отрядов собрался на разбор учения у барака командира корпуса. Самсонов остался доволен нашим наступлением. И вдруг, обратившись к Долженкову, спросил, кто приказал ночью вести артиллерийский огонь. Долженков беспомощно посмотрел на меня. Я сейчас же доложил, что артиллерийский огонь приказал вести я. «Какая же польза от артиллерийского огня ночью?» — спросил Самсонов. Я ответил, что польза большая. «Нет, вы ошибаетесь, капитан!» Возражать я не стал, но уже в 1914 году, во время мировой войны, вспомнил, как глубоко заблуждался Самсонов относительно действенности ведения артиллерийского огня ночью.
