Есенин повесился здесь, Башлачев вышел в окно здесь же. Петербург был городом слома и надрыва; он бесцеремонно вторгался в судьбы людей, меняя их навсегда. Здесь постоянно шла борьба: борьба между человеком и городом, между личностью и окружающим ее миром, оскаленной тысячами зубов объективной реальностью. Пограничные времена года, вроде весны или осени, обостряли эту борьбу, вводя людей в пограничные же состояния, когда с одной стороны оказывалось бесконечное одиночество, с другой – жажда жизни и деяния.
Я не заметил, как ко мне на скамейку подсел какой-то мужик, потрепанного вида, с бутылкой «Охоты Крепкой» в руке. На вид ему было лет сорок. Не опустившийся алкоголик, но видно, что крепко пьющий. Он судорожно глотал из своей бутылки, и я мог уверенно предположить, что у него долгоиграющее похмелье. Одет он был в косуху и потрепанные джинсы. Наверное, какой-нибудь старый рокер, который так и не просек, что Цой умер, СССР распался, а жизнь продолжилась.
Я достал пачку сигарет из кармана, выудил одну штуку и сунул ее в рот. Мой сосед сделал еще один глоток и повернулся ко мне:
- Закурить не найдется?
Я протянул ему пачку, которую еще не успел убрать в карман. Он вытащил сигарету и благодарно кивнул. Достал из кармана косухи зажигалку.
- Здесь живешь? – спросил он.
- Да, неподалеку.
- И я тоже. Всю жизнь на Охте прожил.
- Я недавно. Из другого города приехал.
- Понятно. Меня Серега зовут.
Я представился.
- Давай, за знакомство, - сказал Серега, - и протянул свою бутылку. Я стукнулся своей бутылкой об его:
- Давай.
Мы выпили, каждый из своей тары. Я докурил и бросил окурок под ноги, вдавив его носком туфли в землю, мусорных урн в парке почему-то не было.
- Выполз вот воздухом подышать, - продолжил Серега, - вчера поддали хорошо, до сих пор плохо.
- Ничего, сейчас полегчает, - я показал на его бутылку.
- Если бы… уже третью пью, а до сих пор мутит. Лучше бы водки.
- С водки уберет сразу, чего хорошего?
- Может, и уберет. Только все равно лучше.
Помолчали.
- А хочешь, я тебе стих расскажу, собственного сочинения? – прервал молчание Серега.
- Валяй, если есть желание. – Я глотнул пива и отметил про себя, что в бутылке его осталось на самом донышке.
Серега откинул голову, нахмурил лоб, что-то вспоминая, и затем изрек:
У Карлсона спиздили мотор,
Когда он спал, уткнувшись мордою в варенье,
Проснувшись, понял: это приговор!
И сделал с крыши шаг без капли сожаленья…
Летя над ржавчиной стокгольмских крыш,
