На улице смелость покинула ее. В каждом встречном Кире чудился либо отец, либо кто-нибудь из преподавателей. Она понимала, что молодой человек ждет, но никак не могла решиться. Так рядом, на расстоянии одного шага, они прошли несколько улиц, всю набережную и только поздно вечером оказались возле Кириного дома. У подъезда она торопливо простилась и кинулась вверх по лестнице. И только позвонив, поняла, что спешила напрасно: ничего бы не случилось, если бы постояла немножко…
Дверь отворила мама с привычным выражением озабоченности и тревоги, появившимися у нее с тех пор, как ее дочь стала взрослой.
В своей комнате Кира подбежала к окну, но на тротуаре никого не было. Она легла на тахту, на этот раз более несчастная, чем тогда, когда ее не поняли родители.
На следующее утро она помчалась в училище задолго до начала занятий и просидела в классе весь день, играя и упражнения, и популярные песенки, временами начисто скисая от бесплодного ожидания.
Часов в шесть вечера, усталая и голодная, она спустилась вниз, прошла безлюдным коридором и вышла на улицу..
Вчерашний курсант сидел на скамейке в сквере и, задрав голову, смотрел на окна пятого этажа.
— Вы? — у Киры перехватило дыхание. — Почему же вы не поднялись наверх?
— Не хотел мешать вашим занятиям, — ответил он.
Она недоверчиво заглянула ему в глаза; смеется или нет. Он был серьезен.
— А вы… хотите есть?
Он смутился.
— Спасибо, я сыт.
— Жаль, — сказала она, — а я так хочу есть!
Через пять минут они сидели в ближайшей столовой и с жадностью уплетали все подряд, что им приносила пожилая добродушная официантка. Посмотрев друг на друга, они фыркали от смеха и, смущаясь, просили у официантки «еще чего-нибудь», пока та не заявила, что больше ничего нет, что они и так слопали ее собственный ужин, и что, вообще, столовая закрывается… И хотя женщина говорила серьезно, ее слова показались обоим ужасно смешными. Держась за руки, они бродили по городу до глубокой ночи, то прощаясь «до завтра», то снова отправляясь провожать друг друга «до уголочка».
Расстались они, когда по булыжной мостовой загрохотала подвода с молочными бидонами, и дворник Максим Петрович, сладко зевая, лениво шаркнул метлой по панели.
Дверь Кира открыла своим ключом. Родители спали в креслах, даже во сне сохраняя на лицах суровое осуждение. У отца на ногах были надеты разные ботинки, на матери — платье наизнанку.
Кира сбросила туфли у порога, прокралась на цыпочках в свою комнату, сняла сарафан и нырнула под одеяло как раз в тот момент, когда репродуктор голосом преподавателя гимнастики Гордеева бодро проговорил:
