– А не можешь ты еще на немного оставить своих клопов и примчаться ко мне, пахнущая хлорофосом?
– Что ты – их же тучи! – воскликнула Настя. – Как в анекдоте, помнишь: «Выносил я тахту, да они ее принесли обратно», – Настя засмеялась, – так вот у меня примерно такая же история.
На меня пахнуло беспросветным, родным, затягивающим в омут счастьем, которое покинул я шесть лет назад.
– Позавчера только из Крыма, не могу еще в эту жизнь включиться, – по-домашнему жалуясь, сказала Настя.
– Я вот тоже, – сказал я.
– А в той жизни было замечательно, – мечтательно протянула Настя. – Мы с Алькой мачмалу ели, до дури купались, а вечерами я ходила смотреть кино на турбазу. Последний раз, между прочим, видела «Разбитое зеркало» по Агате Кристи. Там твоя Лизка в главной роли.
– Какая Лизка? – не понял я.
– Тэйлор, господи. Она, кстати, совсем старуха.
– Трагедия не в том, что мы стареем, – пропел я.
– А в том, что остаемся молодыми, – подхватила Настя.
– А что такое мачмала? – спросил я.
– Как тебе объяснить… Что-то среднее между хурмой, яблоком и земляникой.
– Очень понятно объяснила.
– Ладно, – предупреждая ироническую пикировку, Настя прибегла к деловому усталому тону.
– Вот именно, ладно, – сказал я. – Пока ты тут болтаешь, мы с тобой уже раза три могли встретиться.
– Ладно, – повторила Настя. – Не психуй. Мы ведь никуда не торопимся. Мы уже опоздали. Самое время жить спокойно. Чего ты психуешь?
– Ну ты, философ! – заорал я. – Приезжай немедленно, слышишь?
– Что ты, что ты, – ласково проговорила Настя. И вдруг сказала так, как говаривала, когда пальцы ее, сухие, как мотыльки, щекотали мне горло, а голос принимал нежно-издевательски-детские интонации: – Ва-ре-ла… – Она почему-то иронически относилась к моему имени и сознательно перевирала его. – Ну не могу, понимаешь, сейчас не могу.
– А мачмалы ты мне тоже не могла привезти? – крикнул я срывающимся голосом и бросил трубку. Никому, никому, ну никому нет до меня дела!
Отца я застал за четвертым, вероятно, просмотром газет.
– Какие новости? – спросил я.
– Какие новости? – удивился он, делая ударение на первом слове.
– Ну, в газетах-то.
– А-а… Да все то же.
– Зачем же тогда читаешь?
Отец поднял на меня взгляд, пораженный обидой.
– Ох, господи, спаси, – снова вздохнула за спиной мать.
– Ты можешь вообще прекратить вязать? – закричал я, повернувшись к ней. – Можешь ты оторваться от этого проклятого свитера?
– Не могу, не могу я перестать вязать, – стуча кулаками о колени, забормотала она.
