– Нет, что ли, никого?!
Отходит, громко топая. Тихо возвращается, слушает.
Шепот. Звук отодвигаемой задвижки.
Да-да, так надо будет сделать, мол, спокойно, Юра это ограбление.
Дверь приоткрывается и высовывается голова.
– А! Бабай! Ты че, вернулся, что ли?
– Я. Да…
Смеется, обнимает. Как всегда эта Юркина манера стукаться лбом в плечо.
– Давай, проходи, не стесняйся, будь, как дома, обувь можешь не снимать, – ищет кого-то за спиной Анвара.
Комната. Кровать. Маленький щуплый паренек курит. Налысо остриженная голова. Большие уши. Испуганные серые глаза. В углу большая дорожная сумка «Marlboro». Еще одна кровать, полосатый матрас с желтыми разводами. Индийский земляничный чай, маргарин Rama, ЯЛОВИЧИНА – тушкована вермишель… Ели!
– Ну, ты чё сидишь, как будто человека съел?! – склоняется Юра к пареньку. – Поздоровайся с дядей.
– Паша.
– Анвар.
– Как-как?
– Анвар. Был такой еще, Анвар Саадат, если знаешь, конечно.
– A-а… не-ет…
– Ты глянь-ка, Бабай? У него печатка на мизинце. Мол, крутняк, Аль Пачино, на хрен. Откуда вы такие беретесь?! Лучше бы ногти почистил.
– Достал уже, блин! – Паша прячет руку в карман. – А чё тогда сам говорил: подари, подари…
– Это мой друг! Вот. Кровный, без булды, – Юра стукается лбом в плечо Анвара, обнимает его. – Друзья закадык, братья… Да он барон, бля! А ты чё приехал-то, в командировку, что ли?
– Я, Юра…
– О! Хорошо, что ты пришел! Я тебе стих почитаю. Ночью написал. Вот глянь. Сядь, или нет, прислонись к стене, а то упадешь, ха-ха!
Значит, денег нет… скажет «нет» как всегда. А ты еще боялся, как бы он тебе не выслал долг в Алмату.
Вершат унылую работу
метаморфозы естества.
Как будто с фресок позолота,
с дерев осыпалась листва.
– А?! Скажи: клас-с! Или вот, – ищет другую запись на обоях. – Как золото на дне лотка – дни, озаренные тобой. Не то. Вот:
Чернеет ворон на снегу,
И на душе тоска такая,
Как будто выбрит и покаян,
И застрелиться не могу…
– Нет, лучше – а застрелиться не могу, – исправляет букву на стене. – Как будто выбрит и покаян, а… а застрелиться не могу. Так лучше! – отходит и любуется.
И тогда все это было точно, как сейчас, исправлял букву, и было чье-то движение и какой-то вопрос.
– А романы свои тут тоже на обоях пишут? Войну и мир, нафиг! – Паша.
– Он тоже поэт, – Юра, показывая на Пашу.
– Угу.
– Хреновый поэт!
– Пошел ты.
– Тоже учишься здесь?
– Не-ет, я проездом… в Африку еду.
– Серьезно, Бабай!
– В Африку?
– Прикидай, но? – закуривает. – К жене еду. Насовсем, нафиг!
