Самоуверенная, решительная, сильная физически. Да, в армрестлинге он был сильнее, – он знал это, потому что несколько раз они состязались, но ему приходилось выкладываться по полной.
С Энид он даже потребности такой не испытывал. Да она и сама бы не предложила.
Анни Гамаш не только предложила, но и была уверена в победе.
А проиграв, смеялась.
Если другие женщины – та же Энид – были красивыми, то Анни Гамаш была полна жизни.
Поздно, слишком поздно понял Жан Ги Бовуар, как это важно, как привлекательно, как редко это встречается – быть по-настоящему полной жизни.
Анни посмотрела на Бовуара:
– С чего это кто-то из них стал бы ненавидеть папу?
Бовуар понизил голос:
– Ну хорошо, слушай. Я тебе расскажу, что случилось.
Анни подалась вперед. Их разделяли фута два, и Бовуар ощутил ее запах. Он крепился изо всех сил, чтобы не взять ее руку в свои.
– В деревне Клары, в Трех Соснах, случилось убийство…
– Да, отец об этом говорил. Кажется, там какое-то кустарное производство.
Бовуар невольно засмеялся:
– «Где ярче свет, там тени гуще»[2].
Удивленный взгляд Анни снова заставил Бовуара рассмеяться.
– Дай-ка сообразить, – сказала она. – Ты не сам это сочинил.
Бовуар улыбнулся и кивнул:
– Это написал один немецкий парень. А потом повторял твой отец.
– Несколько раз?
– Достаточно часто, чтобы я просыпался по ночам, выкрикивая эти слова.
Анни улыбнулась:
– Я знаю. Я была единственным ребенком в школе, кто цитировал Ли Ханта. – Ее голос чуть изменился под воздействием воспоминаний. – «Но более всего любил он счастливое человеческое лицо»[3].
Гамаш улыбнулся, услышав смех из гостиной.
Он наклонил голову в том направлении:
– Неужели они наконец помирились?
– Либо помирились, либо это знак грядущего апокалипсиса, – ответила Рейн-Мари. – Если из парка появятся четыре всадника, вы уж разбирайтесь сами, месье.
– Я рад, что он смеется, – сказал Гамаш.
После того как Жан Ги расстался с Энид, он стал какой-то замкнутый. Настороженный. Он и всегда-то был довольно скуп на эмоции, а теперь превратился совсем в тихоню, словно стены вокруг него стали выше и толще. А узенький опускной мост был поднят.
Арман Гамаш знал, что воздвижение стен никогда не приводит ни к чему хорошему. То, что люди принимали за безопасность, на самом деле было пленом. А в плену почти ничто не расцветает.
– Время все вылечит, – сказала Рейн-Мари.
– Avec le temps[4], – согласился Арман.
Но самому себе он не переставал задавать вопросы. Он знал, что время исцеляет. Но оно еще могло и наносить новые раны. Лесной пожар со временем способен сожрать весь лес.
