Дни летели. Никаких признаков того, что дознание хоть сколько-нибудь продвинулось, заметно не было. Некоторых горожан вызывали в ратушу повторно, но я в их число не попала. Несколько раз Этьена видели в храме, увлеченно беседующим со священником. А Ролан рассказывал, что младший Арье допоздна задерживается в архиве ратуши. Знать бы еще, что он хочет там обнаружить... Между тем Густав и Филипп с каждым днем, казалось, все меньше уделяют времени и внимания своим непосредственным обязанностям. Старший Дознаватель вечера проводил в общем зале трактира, где пил наравне с местными мужиками. Те вскоре решили, что он "свой в доску" и приняли его в компанию. Густав стал участником ежевечерних пересудов, а иной раз и сам рассказывал интересные истории из жизни большого города и из своей практики. Мужики слушали, разинув рты, а придя домой, пересказывали домочадцам услышанное. Причем, как я подозреваю, некоторые подробности из числа самых красочных, появлялись в этих историях именно благодаря пересказчикам. У Филиппа Дюкре на попойки в трактире времени не было - он наслаждался вниманием девушек, что не теряли надежды его окольцевать. К немалой досаде Хельги, он все-таки выделял, пусть и не столь заметно, Веронику. Во всяком случае, на свадьбе Лизбет и Алана он с ней плясал два раза, а с прочими - Хельгой, Катриной, Марион и Виолой - по одному, о чем мне не преминула сообщить крайне довольная Вероника. Собственно, меня Филипп не пригласил не разу, но в обиде на него за это я не была.
Питер уверенно шел на поправку. После встречи с Этьеном Арье у него дома я была уверена, что мне больше не взбредет в голову навещать раненного, но едва ему стало лучше, к нему вереницей потянулись многочисленные друзья, как парни, так и девушки. И если они звали с собой меня, то повода отказаться я чаще всего не находила. Каким-то удивительным образом получилось так, что мы с ним сдружились. Иногда я приходила к Питеру одна и тогда мы прогуливались вдвоем по саду - очень медленно, постоянно останавливаясь передохнуть. Поначалу я побаивалась, что Питер снова заведет речь о своем отношении ко мне, но, к моему облегчению, этого не произошло. А я сама ни на мгновение не забывала, что он - чужой муж, пусть жена его и была заперта в камере в подвале ратуши.
Той ночью я проснулась от смутного беспокойства. Невнятное поначалу чувство нарастало, непрерывно усиливаясь, заставляя едва ли не в панике вскочить с постели, одеться, обуться, схватить теплый плащ и выскочить на улицу. Я прекрасно понимала, что не должна так поступать, что меня могут увидеть и донести Дознавателям, что самым лучшим выходом будет вернуться домой и лечь в постель, но страх, дикий, иррациональный, заглушал голос рассудка. Моего здравомыслия хватило лишь на то, чтобы по улицам не бежать, а осторожно красться, то и дело озираясь. И лишь добравшись до кладбища, я ускорила шаг - вряд ли здесь меня кто-то увидит. Пустырь я пересекла уже бегом. Показавшаяся привычной тропинка до поляны гладко легла под ноги, выводя меня к древнему Дубу. И в призрачном свете луны мне открылась невероятная, страшная картина: Волк, огромный, серебристый, оскаливший зубы, замерший в центре небольшой полянки и застывший, прижавшись к дереву, Этьен Арье с охотничьим ножом в руке.
