Вокруг него царили мир и покой деревенской жизни. Но он испытывал глубокое отвращение ко всему на свете, за исключением своей ненависти к Саре. Чувство любви! Безумие или корысть в конечном счете. Разве он не пожертвовал всем из-за любви к сыну? Ему захотелось подтвердить свою мысль каким-нибудь ходячим, напыщенным афоризмом, но он так ни одного и не вспомнил.
Наконец подошел поезд.
Кондуктор, который, надо думать, питал в душе самые радикальные убеждения, тем не менее не без удовольствия услужливо подсадил в вагон высокопоставленную особу.
Переезд до Парижа с пересадкой в Бурге очень длителен, но Гиз решил нигде не останавливаться.
Однообразный стук колес навел на него такую тоску, что ему захотелось выброситься на полном ходу из вагона, чтобы хоть таким путем обрести желанный покой. Даже предвкушение гибельных для Сары последствий его мстительного плана не доставляло ему больше никакого удовольствия. Он ничего не ел во все время путешествия и вышел на платформу Лионского вокзала совершенно истощенным и разбитым физически.
Такси с грохотом помчало его по улицам Парижа.
Вот он и дома.
Он медленно поднялся по лестнице и позвонил.
Никто ему не ответил.
Он позвонил еще раз, потом отпер дверь французским ключом.
В квартире был темно; он ощупью добрался до кухни, зажег электричество и увидел, что календарь не обрывали уже несколько дней.
Только тогда он вспомнил, что Рамон в отпуске.
Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы распаковывать вещи и позаботиться о еде, и прямо прошел к себе в спальню, где было холодно и сыро.
На столике около кровати стоял портрет Жюльена; несмотря на желание вглядеться в черты сына, он все-таки не зажег электричества и сразу лег в постель. Но уснуть ему так и не удалось: мертвая тишина, царившая в доме, действовала ему на нервы.
Он поспешно оделся и поехал в клуб.
В клубе шел ремонт, и только одна комната была предоставлена посетителям. Гиз столкнулся в ней со старым Кабе.
– У вас неважный вид, дорогой Гиз, очень неважный, – сказал Кабе, тряся своей лысой головой.
Гиз, который не выносил дряхлого вида Кабе, потому что это старило его самого, пробормотал в ответ что-то бессвязное.
– А как поживает ваш мальчик? – продолжал Кабе. – О нем что-то не слышно! Ведь вы только что от него? Не правда ли? Впрочем, теперешняя молодежь не считается со стариками, – добавил он с хриплым смехом.
Гиз вышел на улицу и долго бродил, прислушиваясь к эху этого неопровержимого афоризма.
