Год – это вечность, когда день кажется годом, а год днем. Смена дней и ночей, всегда один и тот же женский голос, грубая, неприятная работа…
Только одиночные заключенные знают весь ужас тишины и тот страшный ущерб, который наносит рассудку прекращение обычных, повседневных звуков жизни: голоса, замирающего вдали, хлопанья дверей, грохота телег, шуршания метлы или скрипа выдвигаемых ящиков.
Тишина издевается над вами, окутывает вас зловещим туманом и давит вас, как кошмар, являясь достойным партнером вечности.
Сара, которая после выпавших на ее долю потрясений особенно мучительно переживала это состояние, чувствовала, что разум ее мутится и что тишина и время высасывают из нее одну мысль за другой. Ей казалось, что даже солнечные лучи, светлыми полосами лежавшие на темной стене, такие же узники, как и она.
А когда однажды маленькая птичка подлетела к ее окошку, она в ужасе захлопала в ладоши, чтобы прогнать ее, и долго еще дрожала от страха за маленькое создание, прислушиваясь к шуму удаляющихся крыльев.
Она совсем перестала думать о Жюльене, вспоминая о нем только в связи с другими людьми и событиями; Жюльен, как человек, которого она любила, перестал существовать.
Но других – Лукана, Колена, судью, Доминика Гиза, Коти – она часто видела во сне.
Тюремный священник, добродушное и покорное создание, навестил ее в ее одиночестве.
Она упорно молчала все время, но, когда он встал, жалобно воскликнула:
– Не уходите, пожалуйста, не уходите!
Добрый человек был потрясен этим зрелищем: он привык к закоренелым преступникам, истеричным и аффектированным, а эта женщина-ребенок смотрела на него такими жалкими глазами. Тюремный доктор тоже нанес визит Саре и тоже пришел в ужас от ее нравственного состояния, несмотря на то, что по самому роду своих обязанностей давно привык к жестокому хладнокровию.
На следующий же день Сару перевели в другую камеру, а через час после ее переселения туда вошла еще одна женщина.
Она взглянула на Сару и засмеялась, обнажая очень белые зубы между очень накрашенными губами.
– Вот нас и пара, – сказала она.
Голос ее звучал вульгарно, а внешность производила, выражаясь мягко, странное впечатление.
У нее были выкрашенные в пепельный цвет волосы, концы которых были гораздо светлее корней, прекрасные светло-голубые глаза с до того подведенными ресницами, что тушь отваливалась от них кусочками, образуя на ее щеках подобие родимых пятен, очень напудренное лицо и губы в виде двух ярко-красных полос.
